Блатной. Михаил Дёмин
Довольно скоро Шарлотта и Георгий съехались вместе и сняли студио – однокомнатную квартиру. Он плохо говорил по-французски, а Шарлотта плохо владела русским («У меня детский русский язык», – говорила она). Но русский она понимала, и они могли общаться. По словам Шарлотты, Дёмин много работал. Писал, консультировал одного режиссера по фильму о ГУЛАГе, работал на радио «Свобода». Во Франции его называли Юрой и путали с кузеном, чему он не препятствовал. Он всегда был большим мистификатором.
В июне 1983 года Дёмин с Шарлоттой ездили в Нью-Йорк на презентацию его книги и встречу с читателями. Тогда же Дёмин впервые встретился со своим дальним родственником, племянником генерала Святослава Денисова. А когда они вернулись в Париж, Георгий замкнулся в себе и перестал выходить на улицу. (Возможно, после поездки в Америку он впал в депрессию, поскольку рассчитывал получить работу в русскоязычной части Нью-Йорка, но у него не получилось?) После поездки в Нью-Йорк он до такой степени исчез из общественной жизни Парижа, что продавец магазина русской книги Editions reunies, знавший Дёмина по литературным вечерам, сказал мне, что все думали, будто он умер. Нежелание выходить на улицу и кого-то видеть он даже назвал болезнью. 23 марта 1984 года у Дёмина случился инсульт, и он скончался в больнице через три дня – 26 марта 1984 года. Он умер через три года после Юрия Трифонова, скончавшегося в 1981 году. В этом они опять повторили судьбы своих отцов: умерли рано и один вслед за другим.
Шарлотта дозвонилась до первой жены Дёмина Майи в Москве и звала ее приехать на похороны. Этот искренний порыв и удивил, и растрогал Майю. Но она, даже если бы и захотела, не смогла бы прилететь в Париж через два дня. Все помнят, сколько времени занимало в Советском Союзе оформление выезда в капиталистическую страну. О том же написал и С. Куняев:
«Я встретил на улице Герцена прежнюю московскую жену Мишани Майку, перед которой он «был виноват», и она рассказала мне, что несколько дней тому назад раздался телефонный звонок из Парижа и какая-то женщина на смеси французского и русского языка сообщила, что Мишаня вчера сел на табуреточку, стал зашнуровывать ботинок, но вдруг ткнулся головой вперед, в пол, и не поднялся… Француженка просила Майю срочно приехать на похороны, не понимая, что простому человеку в три дня из нашего государства невозможно выехать ни под каким предлогом.
Помер Мишаня. И похоронен не там, где хотел бы лежать, и на могилку прийти некому. Но если бы он не помер, у него хватило бы совести и своеобразного профессионального достоинства «вора в законе», вернувшись на родину (если бы он вернулся), не кричать о тяжести режима, выпихнувшего его во времена застоя за кордон, и не претендовать на роль разведчика перестройки, ее предтечи, вышедшего на борьбу слишком рано и оттого пострадавшего сверх меры. Он, бывший честный уголовник, я уверен, вел бы себя достойно. Зашел бы в Центральный Дом литераторов, заказал бы у стойки свои сто пятьдесят – чтобы забрало сразу… Увидев меня, подмигнул бы: «Ну что? За встречу!» А я бы, наверное, сказал ему: