Отрешённые люди. Вячеслав Софронов
сзади хриплый голос караульного, – там нынче полная изба народу, не пустят, места совсем нет.
– Чего ж нам, здесь, что ли, замерзать?! – взвился Яшка. – Мы на государевой службе состоим, а не то что какое-то там суконное рыло.
– Откуда будете? – спросил, наклоняясь к Яшке, мрачный караульный. – Чего-то мне твои повадки больно знакомы. Где-то встречались с тобой… Не припомню только вот…
– Мало ли где, – небрежно бросил в ответ Яшка, – меня по всей Сибири знают.
– С Ирбита мы, – дружелюбно сообщил Серафимыч, не прекращая барабанить в ворота.
Наконец на его стук вышел из избы хозяин постоялого двора и, чертыхаясь, поминая недобрым словом запоздалых гостей, заорал с крыльца:
– Кого там нелегкая принесла? Нету-ка места вовсе. Поезжайте дале, там через три версты деревня будет Липовка, в ней и заночуете, а ко мне никак нельзя, не продохнуть.
– Да ты думай, чего говоришь, – отвечал Серафимыч, – мы за день чуть не полсотни верст проехали, лошадь пристала совсем. Пусти, святых угодников ради, мы в уголке где пристроимся, в тягость не будем.
– Еды совсем никакой не осталось, – продолжал отнекиваться хозяин, – поели все.
– Как-нибудь не помрем, лишь бы переночевать, – не сдавался Серафимыч. – Да у нас с собой бочонок винишка доброго есть, угостим…
Видимо, этот довод поколебал неуступчивого хозяина, и он недоверчиво крикнул через забор:
– Не шутишь?
– Какие тут шутки, – отвечал вахмистр, – вот он, бочонок, – и подхватив его из саней, звонко шлепнул ладонью по донцу.
– Выпить оно не грех. – Чуть помедлив, хозяин приоткрыл калитку, внимательно оглядел приезжих, спросил: – Сколь вас будет? Двое всего? Ладно, айдате за мной, авось, да уместитесь.
– А лошаденку куда пристроить? Не на улице же бросать, – взмолился Серафимыч.
– Позже распрягу ее и под навес поставлю, могу и овса подсыпать, коль винцо добрым окажется, пойдем, пойдем, – и отворил низкую дверь в избу.
Там и впрямь некуда было яблоку упасть: на лавках вдоль стен, на большой печи, стоящей посреди избы, даже на полу на каких-то овчинах, ветхом тряпье сидели и лежали люди. На большом столе возле окна стоял фонарь с огарком свечи, дававшей тусклый свет. В помещении витала нестерпимая духота от жарко натопленной печи и массы скопившихся человеческих тел; к тому же вонь от овчин, исподнего белья, портянок, сапог стояла такая, что хоть нос тряпкой затыкай. Путники, собравшиеся на постоялом дворе, уже приготовились ко сну и сейчас, позевывая и почесываясь, неприязненно глядели на вновь вошедших.
– Спаси Господь, – низко поклонился с порога Серафимыч, – счастливо вечерять честному народу. Просим прощения, что потревожили, – и снова низко поклонился. Лишь Яшка, стоявший позади него, не проронил ни слова и даже шапку не снял с головы, презрительно морща нос на постояльцев. Кто-то из дальнего угла заворчал на хозяина, мол, и так ногу поставить