Дневник работы и жизни. Чарльз Дарвин
прогулок. Часто я совершенно погружался в свои мысли и однажды, возвращаясь в школу по пешеходной тропинке, проложенной поверху старых укреплений вокруг Шрусбери и огороженной только с одной стороны, я оступился и упал со стены, высота которой не превышала, правда, семи или восьми футов. Тем не менее количество мыслей, успевших промелькнуть у меня в голове за время этого очень короткого, но внезапного и совершенно неожиданного падения, было изумительным, а это, по-видимому, несовместимо с доказанным, как мне кажется, физиологами положением, о том, что для каждой мысли требуется вполне измеримый промежуток времени[15].
Ничто не могло бы оказать худшего влияния на развитие моего ума, чем школа д-ра Батлера, так как она была строго классической – кроме древних языков, в ней преподавались в небольшом объеме еще только древние география и история. Школа как средство образования была для меня просто пустым местом. В течение всей своей жизни я был на редкость неспособен овладеть каким-либо [иностранным] языком. Особое внимание уделялось составлению стихов, а это мне никогда не удавалось. У меня было много друзей, и я собрал хорошую коллекцию старых стихов, комбинируя которые, иногда с помощью других мальчиков, я мог подогнать их к любой теме. Много внимания уделялось заучиванию наизусть вчерашних уроков. Это давалось мне очень легко, и я заучивал по сорока-пятидесяти строк из Вергилия или Гомера во время утренней службы в церкви; эти упражнения, однако, были совершенно бесполезны, так как через сорок восемь часов все стихи до единого забывались. Я не был лентяем и, если не считать сочинения стихов, на совесть трудился над своими классиками, не пользуясь подстрочниками. Единственное удовольствие, которое мне когда-либо удалось извлечь из этих занятий, были некоторые оды Горация, которыми я по-настоящему восхищался. Когда я кончал школу, я не был для моих лет ни очень хорошим, ни плохим учеником; кажется, все мои учителя и отец считали меня весьма заурядным мальчиком, стоявшим в интеллектуальном отношении, пожалуй, даже ниже среднего уровня. Я был глубоко огорчен, когда однажды мой отец сказал мне: «Ты ни о чем не думаешь, кроме охоты, собак и ловли крыс; ты опозоришь себя и всю нашу семью!» Но отец мой, добрейший в мире человек, память о котором мне бесконечно дорога, говоря это, был, вероятно, сердит на меня и не совсем справедлив.
Я могу добавить здесь несколько страниц о моем отце, который во многих отношениях был замечательным человеком.
Высокий – около 6 футов и 2 дюймов ростом, – он был широк в плечах и весьма тучен; более крупного человека я никогда не встречал. Когда он в последний раз взвешивался, вес его составлял 24 стона [152 кг], но после того он еще много прибавил в весе. Главными чертами его характера были большая наблюдательность и очень сочувственное отношение к людям; я не знаю никого, кто обладал бы этими качествами в большей мере, чем он, или хотя бы в такой же мере. Он сочувственно относился не только к чужим несчастьям, но и в еще большей степени – к радостям всех
Со времени открытия Гельмгольцем возможности измерения скорости распространения нервного возбуждения (1850) в физиологической и психологической литературе все чаще и чаще подвергался рассмотрению вопрос о быстроте протекания психических процессов. Господствовавшее до работ Гельмгольца представление о молниеносном, не поддающемся измерению характере психических актов было поколеблено экспериментальными фактами. Было доказано, что скорость проведения возбуждения по периферическому нерву неизмеримо меньше скорости распространения не только света, но и звука (у лягушки – около 30 м в секунду, у человека – немногим больше 60 м). В 60–70-х годах XIX в. широкое применение получил хроноскопический метод измерения латентного времени простых и сложных двигательных реакций человека (работы Дондерса, Вундта, Экснера и др.). Количественные характеристики времени реакций (0,15–0,20 сек. для простой реакции, 0,300–0,500 сек. для реакции с выбором) заставили еще больше усомниться в правильности общепринятых взглядов на сверхскоростной характер психических процессов. Дарвин, конечно, был хорошо знаком с основными трудами Спенсера, Бэна, Дондерса, Вундта, в которых с достаточной полнотой рассматривался этот вопрос, но возможно, что мимо внимания Дарвина прошло одно из ранних сочинений В. Вундта, в котором была сделана попытка разъяснить именно то противоречие, которое озадачило Дарвина. В примечании к 3-й лекции I тома своей работы «Душа человека и животных» (1863) Вундт писал: «Вспоминая о прошедшем, мы иногда в самое короткое время пробегаем в уме большие периоды времени. Но внимательно наблюдая над собою, мы легко можем заметить, что эти периоды наполнены только немногими происшествиями, и лишь впоследствии мы мало-помалу припоминаем и другие факты». Кажущуюся одновременность нескольких психических актов Вундт объясняет быстрой их последовательностью, считая, что самая быстрая мысль длится в среднем 1/8 сек. К этому можно добавить экспериментальные данные, полученные позднейшими исследователями. Следует прежде всего указать на значительную изменчивость (как межиндивидуальную, так и внутрииндивидуальную) времени, характеризующего длительность психических процессов. В определенных условиях поток возникающих в сознании представлений течет с молниеносной быстротой, особенно когда эти представления не оформляются вербально и носят характер зрительных образов, сменяющих друг друга в темпе, не поддающемся учету. Темп этого «мелькания» образов нарастает особенно резко при аффективных состояниях или под влиянием таких эмоций, как страх. В этих условиях психические процессы носят сверхскоростной характер, чередуясь со скоростями в тысячные доли секунды. Дарвин, следовательно, вполне правильно описал свое переживание. (