Машина Судного дня. Откровения разработчика плана ядерной войны. Дэниел Эллсберг
практически не задумывался о том, что делать с новым оружием, если оно будет не нужно ни для поражения Германии, ни для удерживания ее от применения бомбы. Лишь после того, как все стало очевидным после капитуляции Германии, Сцилард и его коллеги попытались не допустить одностороннего испытания бомбы в США и бомбардировки Японии. Они надеялись таким образом предотвратить неизбежную гонку ядерных вооружений между США и СССР, но было уже поздно.
Мы добрались наконец до вопроса, с которого я начал эту главу. Причины моего участия в формировании ядерной политики на низком уровне, несмотря на негативное отношение к самому существованию ядерного оружия, были практически теми же, что и у Джозефа Ротблата и Лео Сциларда. В конце 1950-х гг. меня убедили (с использованием сугубо секретной официальной информации) в том, что мы вновь участвуем в отчаянной гонке с сильным тоталитарным противником, сравнимым с нацистской Германией, и работаем во имя недопущения ядерного Перл-Харбора и одностороннего ядерного шантажа. Как мы увидим далее, это представление опять опиралось на иллюзию. Страхи, однако, были реальными и, казалось, имели правдоподобную основу. Как я поддался этим страхам и стал действовать на их основании – это история в двух частях.
Прежде всего, как мои старшие коллеги в то время и как многие представители моего поколения в Америке, я за прошедшее десятилетие стал поборником холодной войны. На меня произвели впечатление слова Черчилля, одного из моих героев со времен «битвы за Англию»[4], который в марте 1946 г. заявил, что на континент опустился «железный занавес», отделивший свободную Европу от тиранического режима на востоке. Менее чем через год после победы над нацистами и их союзниками в Японии он заговорил о тоталитарном контроле Москвы почти над всеми столицами в Центральной и Восточной Европе за исключением Афин. Именно с тем, чтобы сохранить это исключение, Гарри Трумэн призвал Конгресс предоставить помощь Греции, монархическому правлению в которой грозил переворот под руководством коммунистов.
Мое знакомство с послевоенной внешней политикой началось фактически с обнародования доктрины Трумэна весной 1947 г., когда я учился в предпоследнем классе средней школы. Трумэн объявлял о готовности США защищать «свободные нации» во всем мире от установления «тоталитарного режима» (он произнес это четыре раза во время своего выступления). Эта фраза фактически ставила знак равенства между коммунизмом и нацизмом, между Сталиным и Гитлером. Из доктрины следовало, что угроза, с которой мы имели дело во время Второй мировой войны, не исчезла в 1945 г. Как ребенок военного времени и человек, веривший в западное лидерство, я принял это определение угрозы и в 16 лет, когда был слишком молод для участия в первых протестах, стал отвечать на нее.
Потом были сообщения о коммунистическом перевороте в Чехословакии в 1948 г., чуть позже о блокаде Западного Берлина, о сталинистских режимах и политических процессах в России и в Восточной Европе, о нападении Северной
Воздушное сражение над Британскими островами в августе 1940 г. – мае 1941 г. во время Второй мировой войны. –