Дыхание тайфуна. Татьяна Кузнецова
разжигало в нём мужское желание добиться её расположения. А возможно, двадцатитрёхлетнего мужчину привлекали чистота и свежесть восприятия жизни, ещё не отягощённые жизненным опытом. На тот момент у Анны, конечно, был свой идеал молодого человека. Он представлялся ей высоким широкоплечим блондином с зелёными глазами, весёлым, с искромётным чувством юмора. Душа любой компании. Возможно, он играет на гитаре. Он должен быть старше Анны почему-то на два года, а имя такое, что даже в уменьшительном варианте не может перечеркнуть его мужские качества. Уж конечно не Вася, Петя или Боря. Может быть, Андрей. Или Олег. Но, несмотря на свой довольно высокий рост и светлые волосы, Борис явно недотягивал до идеала. Он немного сутулился, говорил негромко, как бы процеживая слова сквозь зубы. А бледное лицо с птичьим носом, сливаясь с именем, полностью лишало его той яркой индивидуальности, которая могла бы привлечь внимание семнадцатилетней девушки. И даже то, что Борис был довольно начитанным, совсем не помогало ему. Когда он заговаривал о произведениях незнакомых Ане авторов, это скорее отпугивало её, указывая на разделяющую их дистанцию. Но однажды, Восьмого марта, она приняла от него подарок. Это был крохотный букетик весенних цветов, длинная толстенькая открытка, ещё какая-то мелочь. Аня была тронута. Это был первый подарок, который ей преподнёс мужчина в женский праздник, не считая пьесы Толстого «Живой труп», полученной от соседа по парте в двенадцать лет. Да как-то раз, опять изменив своим принципам, Аня сходила с Борисом на фильм в только что открывшийся кино-концертный зал, куда достать билеты было просто невозможно. Наверное, она сделала это напрасно.
И вот состоялось объяснение. Они стояли у окна в торце пустого коридора. Он говорил о своей любви как-то косвенно и странно: «Мне отдалась одна девчонка… татарочка… Ждёт, что мы поженимся… Я сказал ей, что люблю девчонку…» Слово «отдалась» резануло Анне слух. Живое воображение девушки тут же нарисовало картину, как татарочка отдаётся Борьке, и привычное равнодушие к парню сменилось неприязнью. Но сам факт признания в любви всё-таки тешил её самолюбие. К своим обычным «нет», «нет» ей нечего было добавить.
– Подари мне свою фотографию, – попросила она.
– Как бабочку… на булавочку… для коллекции… – цедил Борис.
Раздавленный, ушёл. В комнате на Аню посмотрели сочувственно. На дворе стоял промозглый октябрьский вечер. Вдруг со звоном посыпались оконные стёкла, брызнули острыми осколками на пол и на кровати. С визгом, толкаясь в дверях, девчонки высыпали в коридор. Переполошив весь первый этаж общежития, в конце концов вернулись в комнату и, рассевшись по кроватям, стали совещаться, что делать. «Что женсовет постановил?» – раздалось в зияющую дыру в окне. И опять все бросились к двери, как стая вспугнутых воробьёв. Но это были уже их спасители. Группа рабочих парней с Синих Камней проходила мимо корпуса как раз в тот момент, когда Борис чинил свою расправу. Прижав его к стене, потребовали объяснений. Борис, размазывая слёзы, говорил