Три Ярославны. Владимир Валуцкий
его, конечно, не так велика, как твоя, – говорит Андроник. – Но все же он положил к ступеням трона восемьдесят городов в Африке и неприступный порт Пирей…
– Хватит! – Маниак вскакивает и в бешенстве кружит по шатру. – О времена, о нравы! – кричит он. – О империя, куда ты идешь? Варвары стали более всех угодными двору!
– Да, трудные времена, – говорит Андроник. – Ибо на кого стало надеяться, как не на варваров?
Тут Маниак хватает меч и замахивается на дерзкого, но Андроник был ловок и выскользнул из шатра; меч же, как сквозь бестелесный луч, прошел сквозь столб опоры, и шатер рухнул. И все, кто были снаружи, увидели, как, разрубив ткань, Маниак предстал перед ними, страшный в гневе.
Тут он велит подвести коня, и это исполняют. И он, как был, без доспехов, прыгает в седло и один скачет туда, где стоят осадившие город войска.
Там у городской стены устроен большой намет из воловьих шкур, и под ними ведут подкоп, охраняясь наметом от кипящей смолы, которую сарацины льют со стены. И Маниак зовет старшего над землекопами и грозно призывает к ответу. Тот же ничего не может сказать, кроме того, что подкоп не готов. Тогда Маниак бьет его по лицу хлыстом и скачет дальше.
Он подъезжает к другим, кто строит из бревен боевые башни и стенобитные орудия, и тоже призывает старшего над ними, и старший опять ничего не может ответить, кроме того, что работа не кончена. И велит Маниак его схватить и ослепить, к чему немедля приступают.
Но увидел Маниак, что его войско не готово к взятию Сиракуз, и, впав в большую печаль, поскакал обратно, и пока не будет о нем речи.
Рано утром на другой день Андроник, патрикий, вышел из своего шатра, раскинутого у берега моря, и увидел вдали другой корабль, стоящий неподвижно на воде.
Он спрашивает начальника своего отряда, именуемого гемилохитом:
– Давно пришел корабль?
– С рассветом, – отвечает гемилохит. – Но как пришли, так убрали весла и встали и стоят.
Тогда Андроник посмотрел на небо и говорит:
– И будут стоять до первого ветра, ибо всем известно, что этот корабль входит в гавань только под парусом.
Тем временем Маниак, стратиг, посадив перед собою писца, сердито говорил так и велел записывать за собою слово в слово:
– «…Но вместо твоей монаршей благодарности за Миры Ликейские я, украшенный венком, попадал в оковы; возвращаясь с победою из Эдессы, угождал в тюрьму; теперь же тебе угодно предпочесть мне разбойника-варвара, и посему, почтенный василевс, терпение мое…»
Но тут внезапный ветер дунул с моря и смел пергамент с колен писца. И Маниак, подняв глаза, увидел, что к берегу быстро приближается ладья под наполненным парусом.
И многие, кто был на берегу, дивились тому парусу из драгоценной ткани, на котором была изображена дева на белом коне, а также богатому виду корабля, украшенного резными идолами и золочеными щитами. На носу же стоял трубач в серебряном шлеме и трубил в рог.
Вот корабль причаливает, и воины быстро спрыгивают в воду и наводят сходни. И по сходням