Невеста Пушкина. Пушкин и Дантес (сборник). Сергей Николаевич Сергеев-Ценский
минуту, Натали внезапно преображается: ведь речь заходит о танцах, о волшебной и волнительной феерии балов и раутов. А рядом по-прежнему мельтешит этот Пушкин, который кажется ей «немного страшным», ну что ж, Пушкин так Пушкин, и девица в конце концов покоряется воле вечно нуждающейся в деньгах матушки.
Матушка же, сиречь Наталья Ивановна Гончарова, – сущая ведьма, правда, ведьма в обличье святоши. Разумеется, и она – преданнейшая служанка быта. На каждом шагу, в любом обществе Наталья Ивановна не ведает покоя: что-то вынюхивает, высматривает, выслушивает и, конечно, высчитывает. Цифирь – ее родной, основной, изученный в совершенстве язык. И на нем она выговаривает поэту, и выманивает у Александра Сергеевича деньги, и хитрит сызнова, и им же приводит Пушкина в бешенство. Для изображения будущей тещи Пушкина автор романа не поскупился на краски и, надо признаться, не особенно погрешил против исторической истины.
Желая усилить впечатление от столкновения с этим «темным царством» Гончаровых, Сергеев-Ценский прибегнул и к контрасту: весьма привлекательно у него выглядит Александрина, сестра Натали, явно увлеченная и рифмами будущего родственника, и прочими его достоинствами, девица с богатой внутренней жизнью. Так исподволь намечается еще одна коллизия, еще один аспект приближающейся драмы.
Развязка этой драмы вроде бы наступит еще не скоро – но ее детали уже не интересуют Сергеева-Ценского: роли расписаны наперед, незримый пистолет повешен в глубине сцены. С начальных глав романа Пушкин обречен автором на подчинение быту, приговорен к погружению в «тьму низких истин», к миру не вдохновений, но денег, долгов, процентов, к царству платьев и шляпок, хлопот о приданом и пустых разговоров, к атмосфере слухов, заушательств, интрижек, амурных фривольностей и т. д. и т. п. Ясно, что от такой жизни поэт рано или поздно должен был ринуться в глубь сцены, за разрешающим судьбу средством. Ясно и то, кого Сергеев-Ценский, почти не скрываясь, обвинял в случившемся на Черной речке.
Все на поверку в «Невесте Пушкина» оказалось старо, как мир: «Любовная лодка разбилась о быт»…
Казалось бы, эта поэтическая формула, провозглашенная знатоком амурного фронта, коим считался Маяковский, могла быть и близка, и понятна другу и единомышленнику пролетарского классика, поэту-футуристу, прозаику и драматургу Василию Васильевичу Каменскому (1884–1961). Однако дружба дружбой, но за истиной Каменский пошел в иные дали и свой взгляд на обстоятельства, приведшие к трагическому финалу поэта, изложил в романе «Пушкин и Дантес».
Он трудился над этим произведением довольно долго, одолев его в несколько этапов. Еще в начале 1920-х годов написал пьесу о Пушкине под тем же названием, не раз выступал в печати, столичной и провинциальной, со статьями о поэте, планировал обрадовать читательские массы и поэмой (ее отрывки сохранились). Все эти опыты, очевидно, следует рассматривать как тщательную рекогносцировку перед решающей баталией. Упорный труд наконец завершился