XX век: прожитое и пережитое. История жизни историка, профессора Петра Крупникова, рассказанная им самим. Гунта Страутмане
– что у этих двух учителей может быть общего? Я это понял, много позднее найдя имена обоих в списках студенческой корпорации Neobalten[38]. Вопросы отпали. Скажу, что оба корпоранта были личности.
Преподавательницей истории госпоже Гарклаф я в какой-то мере могу быть благодарным за то, что стал историком. Хотя она для этого не делала ничего другого, кроме того, что доставляла в класс свое грузное тело, водружала его на стул и начинала рассказывать захватывающие вещи. Госпожа Гарклаф обладала способностью оживить былое. Она могла, скажем, излагать события жизни одного из бесчисленных Карлов или обстоятельства казни Марии Стюарт так, словно только что сама была всему свидетелем и теперь взволнованно пересказывала виденное. Она почти никогда не спрашивала заданное. Я уже тогда считался в классе историком, так как в двенадцатилетнем возрасте в ходе опроса о наших планах на будущее указал в анкете эту профессию. Одноклассники поражались моей феноменальной памяти на хронологию исторических событий – мне и вправду не составляло труда назвать сходу любую дату. Обо мне ходил слух: если нужно узнать год такого-то события, вложи в рот Крупникову монету в 20 сантимов, нажми на пупок и получишь нужный ответ. Хронология составляет костяк истории, она помогает также понять, как события развивались. Госпожа Гарклаф дала мне очень многое своим умением заинтересовать, но не могу сказать, чтобы что-то особенное от нее запало в память. Может быть, единственно сказанное ею о Кромвеле – что он сумел остановить революцию, а сделать это в нужный момент – великое искусство. Я всегда вспоминал это в связи с Октябрьской революцией, думая о Ленине, – как он не сумел или не захотел остановить начатое. Мы ведь не знаем, чего в действительности добивался Ленин.
Господин Конради преподавал пение и совершенно не умел держать нас в руках. Как-то он выбежал из класса, почти рыдая, – тут же в дверь ворвался Брусдейлинс, красный, как рак, и потребовал обещания, что впредь мы не будем безобразничать на уроках Конради. После чего крупными буквами написал: Ein Mann, ein Wort (примерно соответствует русскому: «Дал слово – держись…») и вывесил на стену, как плакат. Но прошло две или три недели, и все повторилось. Конради выбежал, Брусдейлинс вбежал. Он стоял и ругался – те, кто что-либо разобрал, говорили, что ругался последними словами. Для нас это было унизительно, и больше мы на уроках пения так не шумели.
С господином Конради связан еще один момент. Как-то мы поинтересовались его биографией. Учитель рассказал: «В Риге тогда еще не было консерватории, и я уехал учиться в Москву. Потом началась война, многих мобилизовали, другие вызвались воевать волонтерами. Мне не нравилось слушать, что, мол, вот я тут распеваю, а другие воюют, и я добровольно вступил в русскую армию». В классе этого не могли понять. Как? Добровольно? В армию врага? Нужно учесть, что дело происходило в 1932 или 1933 году, и парни в немецкой школе были очень национально настроены. «Какого врага? – возражал господин Конради. – Мы были подданными Российского
Студенческая корпорация Neobalten основана в Тарту в 1883 году.