Шакалота. Цена свободы. Елена Филон
ужатся маленькие чаинки.
Тётя Алла сидит напротив и пьёт уже вторую кружку. Думает, я не вижу, как она подливает в неё что-то из фляжки, но так и мне проще – делать вид, что не замечаю. Глаза на неё поднять стыдно почему-то, и дело не только в разгромленной квартире, в слове родителям, которые мы с Полиной не сдержали, и даже не в Косте… Нет, в какой-то степени и в Косте тоже, но главная причина неловкости – это всё же он, Яроцкий.
– Мне так жаль, Лиза, – голос тёти Аллы звучит всё более сожалеюще. Робко поднимаю на неё глаза и смотрю, как делает глоток чая. Макияж, как всегда, идеален. Удивительно длинные ресницы для её возраста, мама говорит, что это свои – не наращённые. Высокие скулы подчёркнуты румянами цвета бронзового загара, которые придают лицу тёти Аллы хоть немного живости, сама по себе она даже Яроцкого бледнее, будто в том же воображаемом мною подвале всё лето просидела. На губах матовая помада бордового цвета, ногти длинные, ухоженные, светлый деловой брючный костюм будто на заказ сшит, тёмные волосы убраны в высокую причёску. Только вот украшений на тёте Алле никогда нет: ни серёжек, ни даже кольца обручального. Мама говорила, со смертью Кости она перестала их носить, золотая цепочка стала для неё удавкой на шее, в то время когда и так с трудом дышать получалось. Мне не понять и, слава Богу.
Тётя Алла выглядит молодо и ухоженно для своих лет, пахнет от неё всегда приятно, слегка располнела за последний год, но полнота ей даже больше шарма придала, но вот мало кто знает, что на душе у этой женщины. Какое горе она до сих пор переживает. Одна борется с потерей сына.
Отец Кости с головой ушёл в работу, постоянно в разъездах, так ему проще – объясняла мне мама. А у тёти Аллы никогда подруг не было, с которыми она могла бы поговорить по душам, вот мама и подставляет ей своё плечо. К тому же они и до смерти Кости неплохо общались, а как сына тёти Аллы не стало, моя мама и вовсе стала ей как сестра.
И вот мамина лучшая подруга сидит на нашей кухне и говорит мне, как сильно сожалеет о том, что натворила. Не я каюсь за то, во что превратилась квартира, а она за то, как в конце прошлого лета обидела Макса.
– Мне так жаль, – повторяет, а глаза слезами наполняются. – Максим и Костя были лучшими друзьями с детства, даже больше – они были как братья, а я… я, убитая горем, лучшее, что смогла сделать… это… это обвинить Максима в смерти Кости. Прямо на похоронах. Лиза… мне так жаль. Максим – единственный из всех друзей и одноклассников Кости, кто пришёл на похороны. Никогда не забуду его лицо. Все разошлись, а он… Максим продолжал стоять у могилы, без слёз, молча…
– Тётя Алла, вы не должны…
– Нет, – перебивает, качая головой. Берёт салфетку и промакивает глаза. – Я вернулась за ним, чтобы позвать… машина уже уезжала… но вместо этого накричала, сказала, что это он виноват, что это он не доглядел моего мальчика, что это из-за него Костя напился, из-за него та машина… – И вновь слова заглушаются рыданиями и сдавленным: – Прости, Лиза, я не должна вести себя так при тебе. Ты принимала лекарства?
Киваю.
Не знаю, что сказать. Просто смотрю на неё и сама с трудом сдерживаю слёзы. Меня не было на похоронах, я уехала из города за несколько дней до них и никогда не интересовалась, как всё прошло. Теперь жалею. Жалею, что не попрощалась с Костей, хоть мы так и не подружились. Жалею, что не была рядом с Максом. Если бы я осталась, на день, или два… Макс он… был бы там не один.
– Почему никто не пришёл? – шепчу.
Тётя Алла шумно высмаркивается, отправляет салфетку в урну и, уже не стесняясь меня, подливает в чай прозрачную жидкость из маленькой фляжки.
– В тот день шёл сильный дождь, мы все промокли до нитки, – отвечает не глядя. – Точно не знаю, но директор школы, когда приносил мне свои долбаные сожаления, списал отсутствие школьников на похоронах именно на эту причину.
– Все промокнуть боялись?
– Шутишь? – горько усмехается тётя Алла. – Должно быть все моего гнева боялись, не знаю… Не знаю, чего они боялись, но лишь один Максим пришёл попрощаться с моим мальчиком. И я практически прокляла его у могилы собственного сына.
– Вы… вы были растоптаны горем, тётя Алла, – плохо подбодрить получается, в то время когда осудить хочется. – Думаю, Макс это понимает.
– Думаешь? – вновь усмехается. – Нет, Лизонька, не думаю, что меня можно понять. Костя бы вот… Костя бы точно не понял, наругал бы меня за то, что я так с его лучшим другом поступила…
– Лииииз? – хриплый жалобный стон доносится из спальной. Полина просит ей воды принести.
– Много выпила? – хмурится тётя Алла, и я решаю кивнуть, тему таблеток поднимать не хочется.
Отношу Полине воду и вновь сажусь за стол напротив тёти Аллы, которая, наконец, справилась со слезами и смотрит так, что сомнений не остаётся – теперь будут нравоучения. Но нет…
– Что Максим здесь делал? – вместо этого спрашивает. – Лиза, я пойму если у вас с ним… Если ты… Девочки любят плохишей, можешь не объяснять мне это, но…
– Тётя Алла, – решительно перебиваю. – Между нами ничего нет.
– Правда? –