Продолжая движение поездов. Татьяна Дагович
с удивлением. Видимо, он настолько привык к шраму, что забыл о нем. Ладонь не слишком бросается в глаза.
– Я заметила еще в поезде.
– Ты внимательный человек!
– Когда я заметила в поезде этот шрам, я подумала, что могла бы позвать тебя пожить со мной. Что, возможно, ты в этом нуждаешься.
– Значит, я должен быть благодарен Яну! – засмеялся он – и смутился, потому что «благодарность» мало подходила к их неопределенным отношениям. Пояснил: – Думаю, этот перерыв полезен для меня. Я был на грани депрессии.
Сузанне поморщилась.
– Не начинай жаловаться. Ты ищешь смыслы, это нормально для того, у кого достаточно денег. Немножко болезненно, но нормально. У кого денег нет – тот ищет для начала деньги.
– Су, у тебя никогда не было депрессии?
– Какая глупость… Но давай про шрам.
– Очень просто. Даже типично. Мне было четырнадцать лет. Я был в достаточной мере пай-мальчиком и отличником, хотя не настолько, чтобы меня считали придурком. Ян – местным босяком. Он жил в многоквартирном доме на другой стороне улицы. Такая улица, знаешь: мы – тут, они – там. Школы, разумеется, разные, но все-таки мы пересекались. Ян и двое его приятелей подстерегли меня, когда я возвращался с волейбола. Еще распаренный. У него был нож. Я уже не помню, о чем шла речь – о деньгах или о какой-то девчонке, но нож оказался у меня под горлом. Знаешь, как в кино бывает. А я не сообразил, что как в кино. Может, потому что сразу после волейбола. Не испугался. Совсем – ничего не понял. Понял только, что ко мне лезут. Инстинктивно сразу убрал нож рукой – с силой. Почему-то левой. И все. Тут полилась кровь – на Яна и на меня. Очень много крови. Я же за лезвие брался. Его приятели мигом исчезли. Что-то ему крикнули напоследок. Я не разобрал. Мне не до того было. Может, не поняли, что кровь из руки, а не из шеи? Знаешь, что самое смешное? Мы с Яном успели глянуть друг другу в глаза. Мне было так больно, что я выругался – впервые употребил эти слова. Ему в лицо. Я все увидел в его глазах – ему было страшно. Он убежал. Дома я что-то соврал, будто рассек руку о стекло, ерунду какую-то. Меня, разумеется, отвезли в травмпункт, порез зашили, наложили повязку, сказали: хорошо, не правая, учеба не пострадает. Я гордился собой. Даже шутить пытался.
А Ян в двадцать сел, в двадцать три умер. Мы вращались в разных кругах, но я следил за его жизнью. Не знаю почему. Без злорадства.
– Еще бы, он дал тебе чувство успеха. Хотя успех для тебя был с самого начала запрограммирован.
Патрик усмехнулся, он не воспринял слова Сузанне всерьез. Она спросила:
– Почему у тебя нет шрама на пальцах?
– А?
Она взяла его левую руку в свои руки и развернула ладонь. Шрам пересекал линию жизни и линию сердца, разветвлялся, но кожа на пальцах оставалась нетронутой.
– Если ты схватился за обоюдоострый нож рукой, ты должен был поранить пальцы. Или вообще отрезать.
– Этого ты мне желаешь, Су? – Он засмеялся. – Я не знаю. Может быть, мне повезло