Цветы мертвых. Степные легенды (сборник). Н. Русский
заводи! – Песенники подтянулись, запели, но без прежнего увлечения. Песня снова сама замолкла.
По селу бродили казаки. Ехавший впереди одного эскадрона командир спросил:
– Это не вашего там хлопнули?
Подтянувшийся казак щелкнул каблуками и с особой отчетливостью отрапортовал:
– Н-ник-как нет, ваш-высоко-бродье. У нас энтими делами не займаються.
– Ишь, ты! Какие вы. А сам, наверно, только что курицей закусил?
Казак, поддавшись простому обращению с ним офицера да еще чужого, невольно потерял подтянутость и попросту, по-мужицки разведя руками, сказал:
– Так ить ваш высоко… ить война. В ней война и курам и бабам. Она всех кладет под одни ряд.
– Значит: «а ля гер, ком а ля гэр»? – сказал ротмистр. Казак, ничего не поняв, все-таки не растерялся и повторил скороговоркой:
– Так тошно, ваш-бродь, лагэр, калягэр.
Ротмистр не удержался от смеха и, повернувшись к своему любимцу-трубачу, спросил и его мнения по этому поводу:
– Ну, а ты как, Чернуха? Одобряешь это дело?
– Так точно. Как же его не одобрять? Война. Известное дело, – и, почувствовав вольность, обратился к казаку:
– Скажите, пожалуйста, а что тут бабы не кусаются?
– Которые без зубов, не кусаются. А вам на што? – ответил казак.
– Да поцеловаться бы, что ли, с голодухи.
– А ты бы с мерином своим поцеловался. Гляди, какой он у тебя губастый, что твоя девка.
В драгунских рядах и среди стоявших среди улицы казаков послышался смех. Трубач, уже смущенный неудачей, будто так себе, ни для кого, ответил:
– Дюже слюнявый черт, а то бы…
Солдаты еще громче расхохотались.
Впереди, скрываясь за естественными насаждениями возле дороги, расположились орудия и артиллеристы. Какой-то канонир, вынув из зарядного ящика балалайку, надринкивал на ней:
«Выйду я на реченьку, посмотрю на быструю.
Унеси ты мое горе, быстра реченька с собой…»
Солдаты грустно слушали. Тут же стояли казаки и молодая галичанка с грудным ребенком. Ребенок сосал твердый солдатский сухарь и рассматривал солдат. Его гладили по головке, совали ему из карманов почернелые куски сахару. Каждый, конечно, давая, вспоминал и своих, таких же сопливых и чумазых, и чудилось им, что-то родное в этом ребенке, тянуло к нему, как и к этой немудреной песенке, что наигрывал артиллерист.
Мимо верхами проезжало два штабных офицера. Один генерального штаба с георгиевским темляком на эфесе шашки, другой в форме главного штаба. Вестовой их ехал позади.
Впереди шел бой. Оттуда доносились явственно грохот разрывов и пулеметная трескотня. По деревне проходили легкораненые, видимо, в этом бою. Запыленные, грязные, давно не мытые лица хранили усталость и только что пережитый страх боя. У некоторых лица забрызганы кровью. На повязках густые коричневые пятна запекшейся и засохшей крови.
Полковник главного штаба продолжал, видимо, начатый, разговор:
– Так э, вот, капитан, – обратился он к офицеру генеральная штаба. – Эта самая