Записки Обыкновенной Говорящей Лошади. Людмила Черная
Какого черта?» И мне советовали: «Слушай, поезжай с ним. Какой парень! И так любит. Жить без тебя не может. Это ж надо!»
С течением времени – пассажиры, возможно, сменились – нас вообще стали считать мужем и женой. И все сокрушались, что война разлучит такую пару.
Вот так. А потом он сошел на какой-то станции весь в слезах. И я ревела, ревела, ревела. И, поревев досыта, приткнулась где-то и заснула счастливым молодым сном. И все начисто забыла.
Война кончилась, я вернулась в Москву. Он, если остался жив, очевидно, тоже. Ни мне, ни ему ничего не стоило найти друг друга. Фамилии друг друга мы знали. Но даже мысли такой у меня не мелькнуло. Зачем? Это прошло в ту самую минуту, когда мы расстались. А теперь, в глубокой старости, я вспомнила несколько дней безоблачного счастья. Любовь без начала и без конца. Без обязательств и гарантий, без измен и страданий. Без быта и даже без близости. Чистую любовь…
P. S. Рассказа Бунина «Солнечный удар» я тогда еще не прочла.
От… и до…
В семье его звали Дая, жена – Даня. Имя-отчество – Давид Моисеевич. Он был двоюродным братом мужа… Давид Гольдфарб.
Редко случается, что ты точно помнишь, когда именно с этим человеком познакомилась, и точно знаешь: все, конец, больше ты его не увидишь. С Даей у меня было именно так: отчетливо помню первую встречу с ним и последнюю тоже. Помню от… и до…
«От» было сразу после войны. Мы шли с мужем по сравнительно узкому Столешникову переулку. И вдруг я услышала громкий крик. Мужа кто-то звал. Мы остановились. На другой стороне улицы, в проеме ворот стоял молодой человек на костылях, с подвернутой штаниной. И кричал примерно следующее:
– Куда же ты пропал? Видишь, я без ноги. Безногий инвалид. Здесь живу. У своего тестя, черт бы его подрал. Еще тот гусь. Ну а ты как?
Муж что-то бормотал в ответ. Но улицу не переходил. Прохожие оглядывались. Инвалид мужа не слушал и не звал подойти ближе. Продолжал кричать свое:
– Во судьба отделала! Ногу оттяпали! Все на двух ногах, а я – на одной…
– Кто это? – с испугом спросила я.
– Двоюродный брат, сын маминой младшей сестры…
Первая встреча с Гольдфарбом запомнилась на всю жизнь не потому, что он был на костылях: в 1945–1946 годах такие, как Дая, инвалиды войны попадались в Москве часто, – а потому что он, не слушая, громко кричал на весь Столешников.
Потом я поняла, что это свойство его натуры. Он слышал преимущественно себя. Все, что ему говорили другие, большей частью пропускал мимо ушей.
С тех пор прошла целая эпоха. Мы не так уж редко виделись с Даей. Довольно долго жили в двух шагах друг от друга на улице Дмитрия Ульянова. Дая звал нас к себе на семейные торжества. Часто бывал у нас. Ему импонировал наш шумный дом, где всегда было много народа, самые разные люди: историки, поэты, международники. Даже разведчики.
До войны Дая закончил медицинский институт, стал биологом. Жена стала врачом. И сын и дочь пошли по стопам родителей.