Носорог для Папы Римского. Лоуренс Норфолк
как само море.
Йорг наблюдал, выжидал. Наконец он собрал в здании капитула братию и послушников, добившись, чтобы привели и настоятеля из его кельи. Была весна, они дошли до последней степени истощения, на лицах у них читалось отчаяние. Брат Герхард упрямо смотрел в сторону: все его усилия пошли прахом. Никогда теперь ему не сделаться настоятелем, уж это, по крайней мере, совершенно ясно. Йорг говорил и слышал, как его слова, словно циркачи, скачут, вращаются, совершают сальто под пустынными сводами капитула, – занимательно, но бесполезно. И старики, и молодые молча выслушивали, в чем состоит их миссия. Они не понимали. Островитяне? А как островитяне могут помочь? Слова-плясуны мелькали перед ними, влекли своей пестротой. Он говорил о чем-то необычном, о первом из грядущих новых миров. Он расхаживал перед ними, уговаривал, льстил, простирал руки, указывал, обращался к каждому по отдельности и ко всем вместе. Он живописал чудовищное состояние их церкви, обрушение ее фундамента, труды братии и постигшую ее неудачу. Вокруг них, словно стены темницы, громоздились ужасные обстоятельства, но он раздвигал эти стены, он заставлял монахов взглянуть вокруг себя по-новому: разве не видят они долин и рек, пастбищ в заплатках ячменных полей, высоких заснеженных гор и многолюдных, кипучих городов? Всего этого мира, раскинувшегося за пределами их монастыря? Приор оглядывал своих слушателей, но лица их оставались закрытыми, тупыми, непонимающими.
Не поймут они и тогда, когда он отправит их наружу, за ворота, не поймут и вернувшись, когда примутся уныло делиться друг с другом историями о неприветливых островитянах, об их невнятной речи и странных обычаях. В том мире, более широком, они плавали без руля и ветрил, а собственный их мир висел на волоске. Брат Герхард яростно сопротивлялся и весь этот год провел у подножья утеса, снова и снова перестраивая свой плот. Трудился он в одиночку, но братья наблюдали за ним сверху, с обрыва, видели тщету его усилий, и для них это было последним знаком, вратами, за которыми оставалась их прежняя жизнь. Каждый день они уходили все дальше от знакомых дорог, от привычного служения, размышлений и строительства. Сколько они себя помнили, им приходилось заниматься строительством и ремонтом. И за все это время настоятель не произнес ни слова. Он сидел у себя в келье, окно которой выходило на море, и смотрел на своего старого врага, словно усталый, проигравший сражение полководец.
По возвращении Йорг расспрашивал монахов, и те рассказывали о буковых рощах и торфяниках, о прудах и озерцах, усеивающих остров, о поросших травой склонах, по которым выходишь к зарослям тростника и к обрамленным сорняками полосам липкой черной грязи. А за ними неизменно виднеется море. А островитяне? – допытывался он. Расскажите мне об островитянах. И они рассказывали об отказах и увертках, о детях, с визгом бегущих по ячменному полю, о местных жителях, скрывающихся за изгородями при их приближении. О женщинах, прячущихся под столами. Но приор требовал все новых и новых