Кадиш по Розочке. Леонид Бляхер
чтобы вообразить себе то, что последует позже. Он скорее боялся этого, чем желал. Но желание гладить эти волосы, целовать эти губы было почти невыносимым.
Когда же они, наконец, остались вдвоем, их обоих охватила неуверенность. Двери в комнату под совсем даже не смешные шуточки бадхена закрылись, а они продолжали стоять, не решаясь сделать первое движение, боясь ошибиться, обидеть другого. Как быть и что делать не знали ни он, ни она.
Минуты бежали. Наконец, Давид медленно подошел к своей жене – уже жене. Снял с лица вуаль, медленно и очень осторожно, точно боясь разбить, провел кончиками пальцев по лицу Розочки, по волосам и также осторожно коснулся губами ее губ и почувствовал движение ее тела навстречу…
Потом была долгая ночь с неумелыми ласками, неуклюжими попытками выглядеть более опытным, чем был на самом деле.
…Уже под утро, когда, измученные ночным приключением, от которого полагается приходить в восторг, они тихо лежали рядом друг с другом на огромной постели под балдахином, Розочка уткнулась лицом в грудь Давида и заплакала. Плакала она долго и сладко-сладко. О чем? Да ни о чем. О жизни, о мужчине, которые уже стал для нее самым родным, о своих детских грезах, о том, что она стала женщиной и женой, но ничего в себе нового не чувствует.
Додик, пытаясь успокоить, нежно гладил жену по голове:
– Ну, что ты? О чем ты? – шептал он.
А она все плакала и плакала. Слезы лились из глаз, вымывая все дурное, что было в душе, унося прочь страх и тревогу. Благословенные слезы счастья, горя, освобождения.
А потом был долгий и сладкий сон.
Додик проснулся первым; приподнялся на локте. Сквозь тяжелые плотные шторы свет едва пробивался. Розочка спала. От ночных слез ее губы и носик припухли. Но Додику это казалось особенно трогательным. Он долго-долго смотрел на свою жену, свою женщину. Потом осторожно коснулся губами ее щеки, шеи.
Розочка открыла глаза. Пальцы скользнули в пышную шевелюру мужа.
– Додик… Хороший мой…
– Розочка, – почти прошептал он. И жадно припал к ее губам.
***
Через три дня поезд уже вез Додика в Петроград. Но если в Бобруйск он ехал в самых растрепанных чувствах, то сейчас настроение было совсем другим – рядом с ним в купе сидела его любимая женщина, его жена, его Розочка. Радость распирала его от темечка до пяток. Сердце екало при каждом взгляде на Розочку. Даже колеса отстукивали веселый ритм. Унылый пейзаж за окном с чахлой зеленью вдоль дороги и тот казался радостным. И Додик, и Розочка болтали о всякой всячине, поминутно вскакивая к окну, чтобы показать друг другу «нечто особенное» в пробегающих мимо чахоточных красотах. Даже когда уже совсем ничего не показывалось, они просто держались за руки и смеялись. Радость просто рвалась наружу. От чего? Просто от жизни. Оттого, что они рядом, а дальше судьба сулит им только счастье.
В соседнем купе ехал дядюшка