Примавера. Ирада Вовненко
ов из разных эпох, чьи жизни навсегда меняет всего одна встреча.
Пролог
Странное ощущение испытываешь, когда все уже случилось. Все, чего ты так ждал, не в силах заснуть от переполняющих эмоций. Так было и в этот раз: просыпаясь в три часа ночи, я ворочалась, пытаясь заснуть, разглядывала потолок и мечтала о долгожданном отпуске. Потому что устала. И обвисшие, как плети, воспоминания тянулись к безмятежности зеленых пальм и монотонному, но не раздражающему шуму моря. Там мысли летят легко и смело, и ты не ждешь ничего и ни к чему не стремишься – просто фотографируешь на пленку памяти этот момент, понимая, что никто никому не принадлежит, и ты – тоже. И это только твое ощущение счастья, которое ты поймал, пусть даже на короткое время, вместе с этим повторяющимся шумом ускользающей волны. Хочется летать и совсем не хочется опускаться в вязкие земные проблемы.
Но отпуск подошел к концу, и стало по-детски грустно, что все закончилось так быстро, то, чего ты так ждала, не оправдало надежд и снова погрузило в привычную пустоту и бесформенность.
Но когда ты утрачиваешь последнюю надежду и скорбь о себе навязчиво занимает место рядом в душном купе дневного экспресса, когда ты так стиснута, что страшно вытянуть ноги, потому что мало места, совершенно неожиданно первый весенний солнечный луч, нежный и девственный, вдруг падает на твое лицо, и весна приходит, как спасение, и дарит будоражащее желание жить, возвращая забытые эмоции и ощущения.
Жить несмотря ни на что.
Я шла по Бульвару Бон-Нувель, пропитанному нескромным запахом распустившейся сирени, я шла по Парижу. Весна входила в свои права, пробуждая интерес к красоте и жизни, а запах сирени обволакивал и дурманил одновременно. Я глубоко вдыхала этот ошеломляющий аромат и удивлялась радости от него и от свежести вечернего Парижа после легкого дождя. Попадавшиеся мне навстречу прохожие, обычно так раздражавшие меня (казалось, что лишь я одна имею право ходить по улицам), забавляли и радовали, совсем не мешая. Я всматривалась в их лица, освещенные закатными лучами, пытаясь угадать и додумать их судьбы. Я шла, пока не почувствовала усталость и приятную ломоту в ногах. Мне захотелось присесть в небольшом кафе, название которого я уже и не вспомню. Легкая, как балерина, официантка с ярко очерченными губами предложила мне меню и пропела: «Bonsoir». Народу в кафе было немного. Играла приятная мелодия в стиле французских шансонье. Я заказала домашний лимонад и обратила внимание на флаер на столе. Он оказался рекламой выставки русского художника, чье имя – Марк Лозинский – я раньше не слышала. Женщина с тонкими чертами лица и раскосыми глазами внимательно и игриво смотрела на меня с флаера. «La Primavera» – прочла я и удивилась тому впечатлению, которое она произвела на меня. Картина не копировала боттичеллиевскую «Весну», в ней был свой стиль, свои оттенки и своя невероятная жизнеутверждающая сила, как будто неподвластная времени. Выставка открывалась на следующий день в модной галерее современного искусства «Жаклин».
Балерина-официантка принесла лимонад, и я сделала освежающий глоток.
Выдумать весну несмотря ни на что! Ведь мы намного счастливее природы, мы не испытываем на себе давления бесконечного круга смены времен года, мы свободны… Я удивленно посмотрела на флаер, то ли пораженная этой мыслью, то ли тем впечатлением, которое произвела на меня эта репродукция. Мастера эпохи Возрождения искали безупречной красоты и совершенства, которые изменят мир к лучшему; разве придет такое в голову современному человеку? Я еще раз внимательно посмотрела на портрет незнакомки, пытаясь додумать детали, потерявшиеся из-за качества печати. «Иногда весна раскрывается в нас самым необычным образом», – продолжила я свой внутренний монолог, уже точно зная, что завтра пойду в галерею «Жаклин» на выставку La Primavera. Открывать свою весну.
Глава 1
Санкт-Петербург
Наше время
Музыка дождя – лучший концерт в жизни.
Дождь настойчиво барабанил в окно, бесконечный и монотонный, не отпускающий ни на миг.
Капли мерно отбивали легкие, как у Сати,[1] такты. Дождь заканчивал свою мелодию и начинал снова, рисовал причудливый витиеватый узор, восхвалял и выписывал бисером грусть. Дождь заставлял ощутить себя покинутым, но и избранным – единственным наблюдателем и слушателем музыки вселенной.
Дождь успокаивал. В отличие от тревожного солнца, столь редкого и неестественного в Петербурге, каждым своим неожиданным появлением заставляющего соответствовать заигравшим вдруг ярким краскам и внезапному теплу. Но солнце – нечастый гость в этом городе, и со временем тепла перестаешь ждать, так и не успев надеть новые легкие туфли и воздушный шелковый сарафан. И его нежный шелк остается висеть в шкафу, забытый до следующего лета.
Солнечные блики обнаруживают излишнюю бледность лица и едва заметные фиолетовые тени под глазами, поэтому Лиза не любила яркого солнца, предпочитая дождь. Особенно весной, с ее одинокими печальными вечерами, когда совсем необязательно быть счастливым, да никто от тебя этого и не требует. Грусть так