Право на любой ход. Марина Скрябина
Сильна! Не в неё ли ты такая бунтарка?
– Может, и в неё. А с другой стороны, у меня и цыганская кровь есть, так что неудивительно, что я не могу никому подчиняться. Меня иногда удивляет, что цыгане ко мне никогда не подходят. К другим липнут, а ко мне – нет. Подчинилась я единственный раз в жизни – своему нынешнему мужу… И вот вам – плачевный результат: чуть жизни не лишилась. Теперь – ни за что!
– Опять ты меня с мысли сбила. Всё у тебя опять скатывается в обидки. Я про другое хотела тебе сказать: возьми за историческую основу личность, жившую в то время. Например, Сергея Есенина. Чем не тема?
– Я про мужчин писать не могу. Они для меня остаются существами загадочными, непонятными, неизведанными, действующими наперекор здравому смыслу. Особенно в любви. Или они вообще любить не умеют? Слухи иногда доходят про однолюбов, но я в них не верю. И нерешительные они, в смысле – мужчины… А если уж на что-то решаются, пиши пропало! Всех и похоронят!
– Так я же тебе и не говорю писать конкретно о Есенине, о нём все переисследовано и написано. Целые институты в советское время тему прорабатывали. В эти дебри лучше не соваться. Ты попробуй коснуться темы его жён, его женщин. Тебе это будет понятнее… И вплети, например, в повествовательную канву линию своей прабабушки Лукерьи Золотой. Одно имя её настоятельно требует включения в сюжет. Это надо же – «золотая»!
– Машуль, а это ведь действительно может быть интересно. Кстати, я теперь тоже золотая. Ты не знала? Моя фамилия во втором замужестве – Голдберг.
– Не знала. Я думала, ты Соломатина…
– Это моя девичья.
– Надо же! Мы с тобой столько знакомы, а ты ни разу не проговорилась…
– Видимо, повода не было. Мы же с тобой вращаемся в писательских кругах, где друг друга знают по псевдонимам. Я-то давно знала, что ты не Ветрова. А ты сама сейчас чем занимаешься? Я о твоей литературной деятельности. Как стихи? Пишутся?
– Стихи? Что-то не очень… Я последнее время баснями увлеклась.
– Сложная тема.
– Да. И очень увлекательная! Как и ты, книгу готовлю к изданию…
Но вернёмся к упомянутой судьбоносной встрече, которая перевернула на короткий отрезок времени представление Ирины Соломатиной о мужчинах вообще и о нём, конкретном, в частности. Так ей показалось вначале.
Ничего не предвещало глобальных перемен в жизни писательницы, но сразу после её апрельского дня рождения сложились строки:
Распахнула окно и впустила
Шум прибоя и утренний бриз…
Просыпайся скорее, мой милый,
Мой нежданный весёлый каприз.
Я смотрю на тебя, улыбаясь,
Оттого, что ты рядом со мной…
Ты – моя запоздалая радость,
Растревожил уютный покой.
Как ждала я тебя! Не поверишь…
Как звала в одиночества дни!
Вспоминая о прошлых потерях,
Я не чаяла счастье найти.
А оно в тишине