Политика и литературная традиция. Русско-грузинские литературные связи после перестройки. Елена Чхаидзе
сложность отношения грузин к русским и русских к грузинам выльется в националистические лозунги.
Героиня Нины Бойко вспоминает историю своей семьи[73], приехавшей в 1968 году с Урала в Грузию по распределению и оказавшейся свидетельницей постсоветских столкновений в республике (грузино-абхазский, грузино-южноосетинский конфликты) и всех перипетий (9 апреля 1989 года, гражданская война в Грузии), предшествовавших обретению независимости[74]. Семья была типичной для советской индустриальной миграции, или, как пишет С. Беляков, «нормальной „экономической“ миграции» (см.: Беляков, 2005. C. 241–248), официальным поводом которой являлось стремление помочь в развитии края. Супруг главной героини строил Худоги-ГЭС, а сама Нина работала учительницей русского языка и литературы в школе.
В противовес старому советскому образу Грузии-рая предстало новое государство, в котором русским не находилось места. Для вскрытия причин межнациональной напряженности, переросшей в вооруженный конфликт, писательница выбрала прием диалога, в котором слова учительницы Нины передают распространенное мнение русского населения, а слова грузина-соседа, скрипача Эмзари, – точку зрения грузинского населения времен Гамсахурдии. В восприятии Нины, из дружеского народа русские превратились для грузин в захватчиков, стремящихся их уничтожить. Это слышно и в словах Эмзари: «Мы не хотим, понимаешь, не хотим больше быть русскими!» (Бойко, 2005. C. 123). Культивируемая в советской истории спасительная роль Российской империи в судьбе Грузии для грузин становится объектом забвения. Образ врага стал ассоциироваться с русскими. С ними же население связывало межнациональные конфликты: «Национальная рознь – последняя ставка имперской России!» (Там же. C. 135). Информация, которая выливалась с грузинских телеэкранов, сводилась к оскорблениям и определениям «русские агрессоры и оккупанты», а в быту – «бродяги и маймуни» (с груз. «обезьяна»). Описывая последствия 9 апреля в глубинке, писательница упоминает инцидент, произошедший около Зугдиди в автобусе и рассказанный русской соседкой Любой: грузины – парень и девушка – подняли ее (Любу) почти за шиворот и сказали, что теперь русские будут ездить только стоя. «Люба стояла в автобусе и у нее катились слезы, девушке она годилась в матери. И никто в автобусе не возразил хамству молодых» (Там же. C. 130–131). Особо агрессивную роль в проявлении антироссийских настроений, по мнению автора, проявляли женщины:
Женский национализм еще гаже мужского, женская подлость еще ниже! Они сделали большую работу, они сорвали с места сотни русских людей, заставили уехать неведомо куда, они не жалели ни детей, ни стариков, не жалели могил. Они кричали: «Кто останется – будут батраками!» И они молились Богу, жгли свечи на митингах. Они и с Богом играли. И Он не простил (Там же. C. 140).
«Национализм угнетенной нации» в Грузии проявлялся не только по отношению к русским, но и по отношению к самим грузинам. Это отражалось не
В основе произведения – автобиографическая история.
В основу повести легли воспоминания писательницы о Грузии конца 1980-х – начала 1990-х годов (времена Гамсахурдии и времена Шеварднадзе).