Второй концерт Рахманинова как национальная идея: критика, полемика, интервью. Вадим Месяц
вторичность, подражательность, да? Итак, первый фланг – посконный, лапотный, «народный», условно говоря, традиционный. В идеале эта тенденция должна бы подчеркивать достоинство классического выбора, делая ставку на гармонию. Лучшие образцы этой практики на настоящий момент – стихи о природе и любви, выражение скромных, но чистых чувств, христианская лирика, публицистика. Преимущественно эта поэзия стала формой общения в социальных сетях, обрела свою нишу вне литературных конкурсов и журнальных публикаций. Сообщество создано. Этому, как бы варяжскому сегменту нашей литературы успешно противостоит западнический фронт: евроатлантический, продвинутый. Здесь знают правила поведения в обществе и литературе, говорят об эволюции в поэзии, пытаются диктовать моду. В силу постсоветского расклада крыло все еще имеет авторитет, хорошую информационную поддержку, опору в литературных и академических институциях, вышедших из советского истеблишмента и самиздата. Единственная весть, которая может быть выношена в этих рядах, – диссидентская. Раздраженное, почти паническое оживление, связанное с рокировкой в высших эшелонах власти, говорит, что эта карта может быть в очередной раз разыграна и даже принята в «прогрессивном мире» за чистую монету.
Зачем повторяться? Международный успех Бунина и Шолохова смотрится сейчас выигрышнее, чем впечатляющие победы авторов интеллигентского направления: Бродского, Пастернака и Солженицына. В связи с изменением мирового политического контекста, увы, меняется и восприятие их творчества. Я вынужден называть «нобелиатов», поскольку до последнего времени именно эта роль, с некоторыми оговорками, на них и возлагалась. Бунин приносит весть о России навсегда ушедшей, Шолохов – о новом строительстве, Солженицын – о том, что строительство, увы, кровопролитно. Наконец, Бродский и Пастернак сообщают о себе самих на фоне всего этого. Мир меняется: не знаю, насколько нас будет интересовать мнение Шведской академии через десять, скажем, лет, если переоценка ценностей пойдет тем ходом, который предчувствуется в России уже сейчас. Самостоятельность – вещь трудная, в Отечестве пока что диковинная, но рано или поздно зрелость прийти должна. И торопить ее не надо, и форсировать нет смысла. Это естественный процесс. Потенциал распределения Божьего дара в обоих лагерях я не рассматривал. Таланты – они вне и над. И весть наша – пока что в шуме общих голосов, дай бог выразить ее кому-нибудь одному. Она нужна именно нам самим: на мировое понимание я бы пока не рассчитывал.
Разговаривая с западным цивилизованным человеком, мы всегда вынуждены допускать, что нечто неартикулируемое неминуемо остается за скобками. Общение может быть более-менее близким (бывают же смешанные браки), но барьер есть. Существуют вещи, которых мы не сможем им объяснить, но которые между нами понимаются с полуслова. И эти вещи существенны, важны. В них тайна, разгадка цивилизационного кода. О загадочной русской душе не буду. И об обреченности на непонимание – тоже. На Западе, на мой взгляд,