Избранные эссе. Пушкин, Достоевский, Цветаева. Зинаида Миркина
другим. Для такого, как Тихон, все эти соизмерения – безумие. И лучшие, и худшие – все безумны… Все, кто не видит своей сопряженности со всеми, своей неотделимости… Сам Христос, если бы противопоставил себя всем людям, отделился бы, выделился, перестал бы в тот же миг быть Христом. И Федор Михайлович, хоть о ком-то говорящий с презрением и уничижением, предает в себе князя Мышкина и большего, чем князь…
«Я последний грешник», – говорит о себе человек с предельным (беспредельным) страхом Божиим, знающий (о, как знающий!), как трудно не обидеть никого, никогда; и знающий, что все претензии нашего «я» на отдельность – бред. С великой болью и любовью глядит он на всех, пронзенный каждым взглядом и каждым словом, и не дает уже никому никогда сбить себя с тона… И христианское «я хуже всех» есть некий камертон, по которому должны были бы настраиваться души.
Глава 9
Страдающий Демон
Лермонтовский Демон. Этот прекрасный страдалец. Столь же великий, сколь страдающий.
Что все страдание земное
Перед минутою одною…
Действительно, «что жизни мелочные сны», что такое все наши беды?! Вот кто страдает не минуту, а Вечность… Это слово завораживало, как видение снежной горы, освещенной луной. Как мелок перед этим видением человеческий поселок, примостившийся у подножья. Вот кого можно любить. (Вечность Красоты!). Вот кому нужно сострадать (Вечность страдания!).
Недаром бедная Тамара затрепетала, как огонек свечи. «Святым захочет ли молиться, а сердцем молится ему»… «Сиял он тихо, как звезда, манил и звал он, но куда?»
И почему в финале поэмы таинственный гений, вечный страдалец стал вдруг так однозначно ужасен? Чем это подготовлено? Откуда это:
Увы, злой дух торжествовал!
И дальше:
Каким смотрел он злобным взглядом,
Как полон был смертельным ядом
Вражды, не знающей конца,
И веяло могильным хладом
От неподвижного лица…
Ангел отгоняет его, как злую муху:
Исчезни, мрачный дух сомненья!..
Добро торжествует. Однако что это значит? Понятия добра и зла не раскрыты, не прояснены. Они давно смещены, запутаны. Есть только различие символов: ангел – это хорошо, демон – это плохо. Демон побежден, но что с того? Разве разрушены его чары? Разве перестал он быть вечным страдальцем? Ведь след в душе, прочерченный им, нестираем…
Нет никакого выхода из духовного конфликта. Кажется, что поэт сам испугался своей дерзновенности и наскоро свел концы с концами… А в душе так и остался страдающим богоборцем, с печатью неземного величия на челе. В большинстве его поэм, и стихов, и прозы он именно таков и есть. И только изредка вдруг проглянет что-то совсем-совсем другое: никакого величия, никакого демонизма; что-то детски простое, пронзительно чистое и светлое: «С души как бремя скатится, сомненье далеко, и верится, и плачется, и так легко-легко…» (М.Ю. Лермонтов. «Молитва»). И особенно это,