Сашенька. Последний год. Записки отца. Никита Бобров
содеянном, – Сашуня чувствовала тогда себя с каждым днем все лучше и лучше, и нам казалось, что внутреннее чувство, приведшее нас к решению, не обмануло нас.
Где-то вскоре, в конце ноября – начале декабря, откликнулся коллега из Германии, из города Бохума – Вольфхард Матеус. Он, а также профессор Христиан Саппог сделали нам следующее предложение: за счет немецкого Фонда помощи раковым больным приехать в специальную клинику реабилитации для онкологических детей «Катариненхёге», которая расположена на юге Германии, в горах на высоте 1000 м, в Шварцвальде. Время приезда – с 6 марта по 3 апреля, обязательное условие – приезд всей семьи[3]. Насколько мы сомневались и с трудом принимали решение относительно американского предложения, настолько легко и сразу пришли к согласию относительно этого варианта. Да, конечно, мы хотим поехать в Германию, в эту реабилитационную клинику, там закрепить Сашенькино здоровье, и мы все будем вместе и отойдем от пережитого. 17 января пришло официальное приглашение от руководства «Катариненхёге», и мы начали оформлять документы для отъезда.
Но время надежд длилось недолго. Сашенька иногда вела дневничок, и вот в начале февраля она сделала такую запись: «У меня чувствуется слабость, заболела нога, больно ходить, чувствую себя неважно, кажется, что температура». Причем она сначала скрывала это от нас, старалась не показать вида, преодолевала боль в ногах. Но 10 февраля она уже слегла в постель – появились сильные боли в разных частях тела. Высокая температура. Травница, фитотерапевт, которая вела Сашу, растерялась, прекратила назначение лекарств, сникли и все мы – налицо был новый приступ болезни. Мы дали об этом знать в Германию, и оттуда ответили, что в таком состоянии реабилитационная клиника принять нас не может.
Что делать? Документы на выезд с большим трудом и усилием были оформлены, билеты куплены. Мы стали спрашивать, не может ли нас принять в Германии другая клиника, поскольку есть уже начальный благотворительный фонд («юридические» деньги, собранные Ассоциацией коммерческого арбитража, я надеялся также на финансовую помощь моих зарубежных коллег). Но Германия отказывала. Вольфхард Матеус говорил по телефону из Бохума, что нам надо возвращаться в советскую больницу, лечиться там, а потом уже приехать в Германию, в реабилитационную клинику «Катариненхёге», которая согласна нас принять позже, когда ребенок будет в стойкой ремиссии. Как не хотелось идти в советскую клинику! Но мы стали искать каналы, подготавливать Сашу. Но она и слышать об этом не желала. 18 февраля она пишет в своем дневничке: «Мама мне сообщает, что нужно ложиться на обследование. Я решительно против. Мне уже достаточно, что я уже в Институте онкологии пережила с капельницами, и здесь еще мне предлагают снова пережить. Я лично уверена, что если я лягу, мы не поедем в Германию, куда я очень хочу поехать».
Ее желанию поехать способствовало еще одно необыкновенное обстоятельство. Мы узнали, что епископом Русской Православной Церкви в Германии
Помню, как позвонил Матеус и сказал, что в «Катариненхёге» готовы принять, правда, ставят при этом одно условие. Я привычно внутренне съежился и был готов узнать о новом условии, новом очередном препятствии в борьбе за Сашу. «Они просят, – сказал Матеус, – чтобы была вся семья, все ее члены, ибо вся семья является пораженной, нарушенной, требующей помощи и социально-психологической реабилитации». Я ожидал всего, чего угодно, только не этого «требования», ибо в советской медицине, советской действительности такой подход просто невероятен. Никто не думает о душевном состоянии больного ребенка, не то что его родителей или близких. Врач, медсестра, медперсонал не стесняются вести тяжбу, войну с родителями пациентов, словно они докучные соседи по квартире, а не поверженные судьбой люди. И меня, с этими укорененными во мне установками, глубоко удивила и тронула забота немцев. В дальнейшем пришлось еще не раз встречаться с тем, что было противоположно всей нашей бесчеловечной системе.