Поговори со мной. Живые истории про детей и взрослых. Сборник
племянницу к себе домой на каникулы и радостно предвкушаю, как мы будем с ней играть в купленные мною новые игры. Конечно, я приготовила и лото с интересными вопросами из церковной жизни, и новые детские песенки (как весело мы будем их разучивать на фортепиано!). Наконец я замечаю, что Катя как-то совсем и не рада, даже наоборот, очень расстроена.
– Что-то не так, Катя? Что случилось? Помолчав, собравшись с духом, она спрашивает:
– Нина! А ты будешь мне давать смотреть телевизо-о-ор…
И в голосе звенят давно сдерживаемые слезы.
Один концерт
Музей Скрябина. Маленький зал, в несколько рядов стоят стулья для зрителей. Сегодня выступают мои знакомые, и я пришла с племянниками и сестрой. Кате, которая сидит со мной рядом, слушать очень тяжело. Сидит она прямо, не двигаясь, но иногда из ее груди вырывается тяжелый вздох. Сколько в нем тоски и безысходности! Не так ли вздыхал Иосиф Прекрасный в плену у египтян… Ситуация осложняется тем, что по другую сторону от Кати сидит папа исполнительниц-пианисток. Начать объяснять это Кате – он непременно услышит. Я искоса посматриваю на него, бедного, и мне так неловко… Кажется, это самый длинный концерт в моей жизни.
Ксения Курякова
Прежде чем начать разговор о книге и ее авторе, мне хотелось бы сказать несколько слов самой Ксении:
– Ксения, прости. Когда-то твой муж, Виктор, попросил меня написать предисловие к твоему дневнику, а может быть, я сам напросился… И вот дневник превратился в книгу. И мне хочется что-то сказать прежде, чем ты начнешь говорить. Я всегда говорил много и первым: с амвона, за столом; это часть моей профессии. А ты молчала, а когда пыталась что-то вставить, тебя особенно никто не слушал. Теперь настало время говорить тебе, ты это право заслужила, и твои слова отмечены особой силой – силой свидетельства, и теперь мои слова ничто по сравнению с твоими.
Я знал Ксению и Виктора, прихожан храма, где я служу, в течение нескольких лет, был другом семьи. Приходил я к ним в гости, как в рай, мне всегда было приятно и тепло. Думаю, мера жертвенности хозяйки, мера самоотречения делала ее дом маленьким раем, кусочком иного мира. И хотя кричали дети и было не всегда прибрано, все равно чувствовалось отдохновение, будто вы пришли к себе домой.
Эта способность – наполнить мир светом и теплом мира иного – дается человеку не потому, что он какой-то особенный, а потому, что у него хватило сил и дерзновения сделать шаг – посвятить свою жизнь Христу. Избрать христианство не как ширмочку, убежище, а сделать именно стержнем всей жизни. Такой человек делается очень близким и теплым для окружающих. Такой и была Ксения.
Ее повесть – это листок, вырванный из жизни, случайно оброненный, тем она и ценна. Дневник – жанр непростой, он требует предельной откровенности. Не той эффектной иллюзии откровенности, которую так часто пытается создать беллетрист, – на христианский зубок этот суррогат не годится. Он требует открытости перед собой и перед Богом. А это очень непросто, это сродни христианскому трезвению. Умение увидеть себя без иллюзий и в свете вечности – серьезная