Готы. Вольфганг Акунов
этом, как подчеркивает Эдред Торссон, преобладающим языком общения в ирано-германском союзе становился готский.
Визиготы, или везеготы (по Флауэрсу – «благие и высокородные готы»), поселившиеся западнее Тираса в Прикарпатье и в Карпатах, получили название «тервинги», т. е. «жители лесов», «лесовики», «древляне»: на последний этноним просим уважаемых читателей обратить особое внимание273.
Естественно, подобные прозвания имели смысл лишь до тех пор, пока как готы-степняки, так и готы-лесовики реально оставались в землях и местностях, чьи характер и особенности соответствовали содержанию этнонимов, производных от них. С учетом описанной выше тяги готов к дальним странствиям и глубоких рейдов готских непосед-грабителей по неприятельским тылам, связь между особенностями мест проживания охотников за римско-греческими «зипунами» и их звучными этнонимами оказалась со временем утраченной. Этнонимы исказились. Прозвание «грутунги» исчезло, «австроготы» («остроготы») превратились в «остготов». А тут еще один из царей остготского («восточно-готского») племени в дополнение к своему имени собственному получил, возможно, чтобы отличить его от другого германского «князя», одноименного с ним, но иноплеменного, прозвище «Острогота», т. е. «Остгот», «Восточный Гот». И это новое прозвание в дальнейшем закрепилось за степными готами, которыми он правил.
«Древляне»-тервинги проживали западнее других готов. Но в конце концов еще до начала гуннского нашествия покинули насиженные места и мигрировали дальше на запад. Тем не менее они получили свой новый этноним, видимо, все-таки не от «запада» («вест») – страны света, в направлении которой переселялись, а от готского префикса (приставки) «весу» (wesu), означающей «мудрый» (варианты: «добрый», «хороший»), возможно, призванной выгодно отличить это готское племя от «злых», «недобрых», «нехороших» и «безумных» готских морских разбойников, успевших к тому времени снискать себе недобрую славу во всем культурном Средиземноморье. Чего стоило одно только осквернение готскими «протовикингами» такой прославленной на всю Экумену святыни, как эфесский Артемисий! Разрушение одного из «семи чудес света»! Это злодеяние воспринималось не просто как кощунство, не только как тягчайшее оскорбление одного отдельно взятого народа, скажем, греческого или римского, но и как нарушение всеобщей, хотя и негласной договоренности всех культурных наций Экумены, щадивших эту величайшую святыню на протяжении многих столетий. Не зря сожжение Артемисия Геростратом стало символом неслыханного «варварства» и «вандализма»274 задолго до вторжения вандалов в римские пределы в пору «лихолетья Экумены».
Однако, как часто бывает в истории, «злые», «нехорошие», «недобрые» «безумные» готы со временем возвысились, превратились в «блестящих», «сияющих», «светлых» австро- или остроготов. Именно из их среды вышли величайшие готские цари, разнесшие по всему свету славу готского имени, в то время как «добрые»,
Тервинги-дервинги-древинги-древляне.
Вандализм – бессмысленное уничтожение культурных ценностей, беспощадный грабеж, варварство. Термин возник после разграбления (Первого, Ветхого) Рима на Тибре вандалами царя Гейзериха (Гизериха, Гезериха, Гензериха, Гизерика) в 455 г. Вандалы вывезли из Рима множество драгоценностей и произведений искусства, а также угнали тысячи пленников с целью получения выкупа. Хотя вандалы скорее грабили Рим и вывозили ценности, чем уничтожали их, римская имперская пропаганда закрепила за ними, как и за готами, «славу» диких и бескультурных «варваров». А ведь греко-македонцы Александра Великого при разорении персидской столицы Пасаргады (Персеполя) или римляне при разорении греческих Коринфа и Афин, пунического Карфагена, парфянского Ктесифона, египетской Александрии, иудейского Иерусалима вели себя ничуть не лучше, если не хуже, вандалов, готов и других «германских варваров».