Девочка. Сборник рассказов. Юрий Сбитнев
Дядя!» – кричала во мне душа, которая всё ещё хотела жить в согласии с истерзанным усталостью телом.
Я увидел его совсем рядом, выбравшись на чистую клюквенную марь.
Он лежал на сухом обмежке и вкусно, совсем как я утром, ел ягоду. Ещё не дозревшие, румяные с одного боку ягоды, вероятно, были нестерпимо кислы, но он ел их жадно и всласть, счастливо жмурясь.
Помнится, спеша за ним и соображая, почему человек не хочет со мной встречаться, я подумал, что он уводит меня от своих ягодных мест. Есть и такие среди таёжников.
Но теперь, видя, как ест он клюкву, как наслаждается этим, понял – он спешил к своим любимым ягодным местам. И чувал его не был берестяным, для прочности обшитым звериным мехом горбовиком, а был самым обычным горбом, который, хочет он того или не хочет, приобретает к старости каждый медведь.
И не его вина, что принял я этот горб за горбовик, полный до краёв щедрой таёжной ягодой, и, цепляясь за него последней надеждой своей, шёл как за человеком, желая единственного – встречи. И вот мы встретились. Я – человек, он – медведь. Что же будет дальше? Я тоже опустился на обмежек в двух метрах от него и стал ждать. Не знаю чего. Но только не смерти. Медведь несколько раз поворачивал ко мне дремучую голову, близоруко приглядывался. И в громадной утробе его что-то глухо ёкало.
От того клюквенного поля до виски было рукой подать.
Я вышел к реке следом за медведем, по-прежнему боясь потерять его из виду, подвигаясь за ним по клюквенной мари, и увидел лодку, тёплую песчаную косу, белых чаек над ней и в небе солнце. Всё ещё был день…
Двухголовый
Гаврила Стрелов собрался на заимку к покосам. И отец, и дед, и прадед, сколько помнил, ставили на зиму зароды. Сено оттуда никогда не вывозили, скармливали за промысловое время зимующим там коням.
Гаврила нынче держал коня, но его сыновья и зятья на охоту вылетали вертолётом. И охотились они нынче далеко от стреловской заимки, хотя и тут пушнину можно было брать без опаски. И соболь водился по таёжным вискам, и белка, а что касается ондатры, так её было даже чересчур густо в кормовитых озёрах.
Гаврила в поездку сговорил с собой пятилетнего внука Генку и был этим весьма доволен. Три месяца назад он схоронил свою старуху. И вот теперь, как только оставался один, она являлась ему. Это не пугало, но как-то смущало, настраивало на похоронный лад. Случалось, он умолял старуху оставить его, не тревожить, но она молча глядела, не внимая словам.
Давно уже на Авлакан-реке поменяли охотники дедовские шитики на дюралевые «казанки», но Гаврила всё ещё плюхал на старой посудине. Ладно сшитая, густо просмолённая, с громадным носовым багажником, куда можно при случае упрятаться от непогоды всей семьёй, лодка его высокомерно и гордо бороздила заметно помутневшие за последние лета воды реки. Стационарный мотор, в просторечии – трещотка, вопреки всем инструкциям и гарантиям, безотказно тянул любой груз вот уже много лет, пожирая при этом до смехотворности мало бензина.
Загрузив шитик, Гаврила без дела потоптался на берегу, перхая и как-то смущённо сморкаясь,