Ангары. Алексей Парщиков

      Утром обрушилась палатка

      на меня, и я ощутил: ландшафт

      передернулся, как хохлаткина

      голова.

      Под ногой пресмыкался песок,

      таз с водой перелетел меня наискосок,

      переступил меня мой сапог,

      другой – примеряла степь,

      тошнило меня, так что я ослеп,

      где витала та мысленная опора,

      вокруг которой меня мотало?

      Из-за горизонта блеснул неизвестный город

      и его не стало.

      Я увидел – двое лежат в лощине

      на рыхлой тине в тени,

      лопатки сильные у мужчины,

      у нее – коралловые ступни,

       с кузнечиком схожи они сообща,

      который сидит в золотистой яме,

      он в ней времена заблуждал, трепеща,

      энергия расходилась кругами.

      Кузнечик с женскими ногами.

      Отвернувшись, я ждал. Цепенели пески.

      Ржавели расцепленные товарняки.

      Облака крутились, как желваки,

      шла чистая сила в прибрежной зоне,

      и снова рвала себя на куски

      мантия Европы – м.б., Полоний

      за ней укрылся? – шарах! – укол!

      Где я? А на месте лощины – холм.

      Земля – конусообразна

      и оставлена на острие,

      острие скользит по змее,

      надежда напрасна.

      Товарняки, словно скорость набирая,

      на месте приплясывали в тупике,

      а две молекулярных двойных спирали

      в людей играли невдалеке.

      Пошёл я в сторону от

      самозабвенной четы,

      но через несколько сот

      метров поймал я трепет,

      достигший моей пяты,

      и вспомнилось слово rabbit.

      И от чарующего трепетания

      лучилась, будто кино,

      утраченная среда обитания,

      звенело утерянное звено

      между нами и низшими:

      трепетал Грозный,

      примиряя Ламарка с ящерами,

      трепетал воздух,

      примиряя нас с вакуумом,

      Аввакума с Никоном,

      валуны, словно клапаны,

      трепетали. Как монокино

      проламывается в стерео,

      в трепете аппарата

      новая координата

      нашаривала утерянное.

      Открылись дороги зрения

      запутанные, как грибницы,

      я достиг изменения,

      насколько мог измениться.

      Я мог бы слямзить Америку —

      бык с головой овальной —

      а мог бы стать искрой беленькой

      меж молотом и наковальней.

      Открылись такие ножницы

      меж временам и пространством,

      что я превзошел возможности

      всякого самозванства —

      смыкая