Прильпе земли душа моя. Наталья Горбаневская

      А ты вообрази,

      что там, на тех высотах,

      прислушаются, кто так

      расплакался в грязи.

      Вообрази, что там,

      на тех высотах звездных

      тот плач – и хлеб и воздух

      бесслезным существам.

      Но не воображай,

      что все снято́ и свято,

      что тут и вся расплата

      под смертный урожай.

      Не лань и не олень, даже не тень оленя,

      даже не гончей тень, летящей сверх полей,

      над вымерзшей стерней, сквозь мертвые селенья,

      да по-над ельником. Не тень ее, не лай,

      не голос, и ничей не голос – ни животный

      истошный смертный крик, ни залп, ни ловчих клик,

      ни нечленораздельный и немотный

      мой вой. Молчишь – молчи. Как лик

      столикий с образо́в ни слова не проронит,

      стоустый не вздохнет, стоглазый не прольет

      ста слёз, и в темный лес ста голосов погони

      не вышлет, и в поля ни пули не пошлет.

      Умереть – это вывернуть глобус и жить на изнанке,

      это стать антиподами пода земного и чада,

      это больше не каяться и закоснеть в несознанке,

      и забыть различать, кто сестра, и любовник, и чадо.

      Умереть – это просто как спичка, летящая с моста,

      уплывает в Атлантику, хоть бы упала в Вилейку…

      Кто не умер, еще не умеет, и всё понимает непросто,

      и подносит ко рту то дырявый стакан, то худую жалейку.

      О тяжесть безвоздушного паренья,

      о легкость угасающего плеска.

      У райских врат мы обрастаем в перья,

      дрожит свеча, трепещет занавеска.

      О радуга дождливого терпенья,

      о наледь на тропинке перелеска.

      У райских врат мы отрясаем перья,

      парит полуизмятая повестка

      на Страшный суд, замри у райских врат,

      у райского блаженства на пороге,

      здесь долги сроки, колки проволо́ки,

      как проволкой опутанный стократ

      Уральских гор заворожённый клад —

      легкое перышко в завьюженной берлоге.

      Смотри, сегодня Сена – серо-

      буро-зеленая, а я,

      иссиня-бледная, весенне

      гляжусь в течение ея.

      Когда нехватка витаминов

      дрожит в слабеющей скуле

      улыбочкой псевдоневинной,

      скользящей ангельскою миной,

      едва заметной, еле видной,

      землисто-бледной половиной

      Царства Господня на земле,

      тогда уткни и лоб, и плечи

      в перила Нового моста,

      не отразясь ни в том, что плещет

      под ним, ни в том, что так трепещет

      над нами, там, где ловчий кречет

      простор сурового холста

      рвет