Черное солнце эросов. Фотис Тебризи

      Капельки дождя во вкрадчивом веяньи ветра.

      Мотылек перестал биться, сбивая с крыльев пыльцу.

      Он распят. Завтра он станет Солнцем,

      Которое стало Мотыльком и распялось.

      Меня учил не унывать Владыка,

      Хотя другие бросили, увы,

      Гнушаясь смрадом от моих одежд.

      Лишь Он мне лил на слипшиеся кудри

      Ценнейший мускус, так что забывал

      И вспоминал я то, что сокровенно.

      И нет другого таинства, поверь.

      Лишь Бог со страстною любовию бесстрастной,

      Лишь Бог с необоснованной, безликой,

      И безлюбовной страстию любви!

      Неизбывною жизнью болею,

      Тщетно в мире взыскуя надежду,

      Но к руинам пичужною трелью

      Ты зовешь меня, Знаемый прежде.

      Мы в подвалах резвились, искали

      Пропитанье: кузнечиков, змей,

      И было такое незнанье знанья

      Сильней и смелей…

      Зрачки как горчичные семена.

      Нам давали призрачные имена:

      «Марлен Дитрих», «Полосатый убийца»,

      «Райский котик», «Плюшка», «Рыжий»,

      «Серый», «Кеша», «Пряник»,

      «Утешение блох», «Внезапный»,

      «Змеелов преискусный Вакхишка»,

      И «Прекраснохватающий мышку».

      Мы порхали порфирно, острые когти впуская

      В плоть рубиностеклянную мышей,

      Лягушек и змей веероюрких.

      Раз иной добывали кузнечиков,

      Горных цикад – перламутровоглазых певуний,

      А бывало, и птах быстрокрылых

      В трепете низвергали в траву.

      Люди в уединенной горной пустыне,

      Отшельники калив бессмертных,

      Мальчики-созерцатели из песка

      Нам давали

      Дар морской лозы, пленительно соленой,

      Хотя вовсе безвкусной,

      Плод пучины блистающей моря:

      Октоподов, супьезок бросая,

      Требуху морских дивных животных.

      И вот мы, радостный клич издавая,

      Заглушающий Патроклоахилловы кличи,

      Наподобие дудочек иерихонских,

      Бросались к исполненной миске.

      Наша жизнь была мигом пред Богом,

      Но Господь изменил нас, как камни, объяв:

      Манна нежная пала, как египетской земли

      Оранжевый прах. Бог нас в хлеб превратил,

      Нежно-мягкий, будто бы пир уготовив ума.

      Мы воскресли с мертвым умом,

      Глубоколиким, прекрасноуханным:

      Строй котов, строй мужей совершенных,

      Мужей непорочных, жрецов.

      – Но как было то? – Сумею ль поведать, Панкаллий?

      Лучше же Каллистом я нареку тебя,

      В речи искусный, прекрасный.

      Десять лет ты скрывал нашу тайну.

      И