Версии настоящего. Хельга Ольшванг

      Похороны во дворе – событье.

      Дети на деревьях смотрят

      гроба театральное отплытье

      на волнах из шевиота. Бодрость

      дальних, судорги ближайших,

      ленточка на лбу, румянец

      проплывающего навзничь. Cварщик

      или токарь, может быть. Сама не знаю, кто он был. Теснение.

      Под руки влекут вдовицу

      на его лицо нахлынуть тенью,

      чёрной пеной. Быть. Остановиться.

      Ничего не помнить. Осмотреться.

      Все вокруг чужие. Представленье

      смерти непостижное. Наследство —

      комната и полплиты. Старенье

      сорвано. Четыре стула. Воздух.

      Марш смолкает. Вздрагивая, в розах

      и венках, «газель» его увозит.

      И кора с колена кожу свозит.

      Ссадина. Всё кончено. Спускайся.

      Скорее, скорее спускайся.

      Как брошенный об пол сундук,

      лифт грохнет, и звякнут лекарства

      на столиках нижних старух,

      а сами старухи с обеих

      скамеек тебя оглядят,

      сходящую, словно на берег

      с кормы, оправляя наряд,

      состроченный ночью, шумящий,

      (матроска, реглан, габардин),

      Пусть смотрят во след, как пропащей,

      как юности, щурясь, как с мачты

      дозорный, оставшись один.

      Сидя напротив и полуприкрыв,

      на клеёнчатом,

      веки,

      метро,

      перелётном сиденье,

      руки сложив, на коломенской ветке,

      малины под марлей ведро

      вместе с нею приходит в движенье —

      поезд отходит.

      И все-то желанья сбылись и уходят на убыль.

      В детстве – о сахаре,

      в юности – об офицере

      и платье,

      о прирубе, шубе,

      чтобы поближе к родным, но и с мужем отдельно, фанере —

      стены оббить для тепла,

      об отцовском участьи.

      Так убеждала, что лётчиком был испытатель, не беглым,

      что и сама убедилась, уверилась.

       В зрелости … Много ли? —

      – пеплом

       прируб и дом обратились, фарфоровым блюдцем на камне —

       сын.

       Насовсем

       погостить улетел – испытателя машет рука мне,

       ей … В замедлении поезд надземный, въезжая

       в полдень, клокочет.

       И колокол.

       Путь поселковый. Старуха, старуха чужая

       с ягодами на свету, и позвать бы,

       прощенья,

       дремлет,

       за всё попросить,

       не услышит.

      Из храма выходящий прав

      и счастлив. Правильно ступает

      на всю подошву. Дышит не спеша.

      И я за ним, завидуя, робея,

      слежу,