Два сапога. Книга о настоящей, невероятной и несносной любви. Ольга Савельева
Я не помню его дословно, но смысл был такой:
«Тут все советуют девочке бежать. Правильно советуют. Надо бежать от психа, от человека, склонного к насилию. Но бывают разные ситуации. Моему сыну сейчас 32. Он алкоголик. А еще четыре года назад у него была семья и работа. Однажды он пришел ко мне какой-то нервный, взбешенный и вместе с тем потерянный, попил чай, а потом признался: «У меня только что бизнес отняли, мам. Я теперь нищий и безработный». Для мужчины его дело – это ребенок. Очень много значит. Я стала его успокаивать, что-то бормотала, но он ушел домой, к жене. Злой. Желваки ходили. Я не знаю, что там у них произошло, но он ее ударил. Первый и последний раз в жизни. Просто он в том состоянии был не он. Будто в состоянии аффекта. Жена от него ушла. Все науськали ее, что тот, кто однажды ударил, ударит еще. Ударить – это слабость. Но иногда мужчины и правда бывают очень слабыми и уязвимыми. В общем, он еще год держался, вымаливал прощение, восстанавливал бизнес. Но все разрушилось. Сейчас он пьет. Я теряю сына и перспективу внуков. Знаете, мой сын не был тираном, не любил насилие, наоборот, таскал раненых животных домой все детство, лечил, у нас была ветеринарная клиника на дому, соседи со всего района приносили выпавших из гнезда птенчиков. Я к тому, что он не гнилой. Можно было бы и простить, спасти, войти в положение, понять. Видела же, что он выпал из гнезда».
Я не стала дописывать свой комментарий. После этого крика души мои «беги и уходи» как-то померкли.
Прошло время, у нас с мужем родилась дочь. Мы были счастливы вчетвером, идеальная семья, двое детей и смешная пушистая кошка. В девять месяцев дочка заболела и перестала реагировать на звуки. Мы повезли ее в клинику на диагностику. В клинике сказали: глухота. После диагностики мы ехали в машине домой, я была погружена в отчаяние. Внутри целый массив чувств: слезы, гнев, страх, бессилие, растерянность, почему я? Я мгновенно возненавидела этот мир, его несправедливую сущность. Градус внутренней злости и отчаяния превышал все возможные пределы. Меня раздражало всё вокруг, включая мужа и сына. Мне хотелось лечь лицом в подушку и лежать, притворяясь мертвой. А надо было чем-то кормить, что-то отвечать, во что-то одевать, что-то решать.
Я сжала руки в кулаки. Я хотела драки. Муж о чем-то спросил меня злым и отчужденным тоном. Я огрызнулась в ответ. Отчаяние разливалось по венам: мы оба не умели с ним справляться.
Мы жили тогда в съемной квартире, делали ремонт в новой. Там, на съемной, не было мебели, и даже в качестве кровати мы использовали большой надувной матрас.
Мы приехали домой, дети стали прыгать на матрасе, как на батуте. Меня это раздражало. Я ушла на кухню, чтобы не видеть, и стала готовить еду. Сын что-то спросил, но я, еле сохраняя самообладание, ответила:
– Сегодня я не могу разговаривать, я заболела, отойди, пожалуйста.
Маленькая дочка хотела играть, ластилась ко мне. Она еще не ходила толком, но активно ползала. Я смотрела на ее личико, а видела диагноз. И новую искаженную диагнозом жизнь.
Внутри бился протест. Я убрала ладошки дочери со своих колен.