Песня кукушки. Фрэнсис Хардинг
и возьми еду, Пен. Пожалуйста! Не думаю, что я смогу совладать с собой, если ты этого не сделаешь». Пен не появилась. Запах, тянувшийся от тарелки, щекотал нос Трисс, и даже закрыв глаза, она продолжала видеть пирог с золотистой корочкой и блестящей подливой и крупицы перца на нежной мякоти картофеля…
Это уже слишком. Со слабым беспомощным всхлипом Трисс упала на колени и схватила вилку. Еда Пен была вкуснее, чем ее собственная, вкуснее, чем что бы то ни было. Она попыталась растянуть удовольствие, но не смогла. Попыталась остановиться, но не смогла. С жадностью облизывая тарелку, она услышала знакомый голос в кабинете отца, кабинете, который должен быть пустым. Трисс поставила пустую тарелку на поднос и осторожно двинулась в сторону кабинета. Приложив ухо к двери, она услышала голос, очень похожий на Пен, тихий и настойчивый. Заглянув в замочную скважину, Трисс убедилась, что это и правда Пен. Ее младшая сестра стояла спиной к ней, но Трисс видела, чем она занята. Она позволяла себе вольности с самым священным и внушающим благоговение предметом – домашним телефоном. Брови Трисс изумленно поднялись. Она не удивилась бы сильнее, даже если бы Пен одолжила семейный автомобиль покататься.
Это был блестящий черный телефон, висящий на стене, и поэтому для него нужна была только одна рука вместо двух[3]. Он располагался на такой высоте, чтобы им было удобно пользоваться отцу Трисс, и Пен пришлось подставить стул и встать на цыпочки, чтобы ее лицо стало вровень с микрофоном. Ее правая рука прижимала маленькую коническую слуховую трубку к уху.
Трисс не могла разобрать слов. Ее сестра на этом насесте выглядела совершенно нелепо, словно маленький ребенок, притворяющийся взрослым в игре «верю – не верю». Только приглушенный голос Пен заставлял поверить, что дело серьезное. Пока Трисс наблюдала, Пен повесила трубку на крюк и слезла со стула. Трисс выпрямилась, и через несколько секунд Пен открыла дверь кабинета. Обнаружив себя лицом к лицу с Трисс, Пен застыла, и ее лицо превратилось в маску вины и ужаса.
– С кем ты разговаривала, Пен? – спросила Трисс.
Пен сделала глубокий вдох, но не смогла заговорить. Ее лицо покраснело и исказилось, Трисс прямо видела, как сестра торопливо перебирает варианты лжи и возражений в поисках подходящего. Потом взгляд Пен упал на пустую тарелку, а когда снова обратился на Трисс, стыд сменился яростью и неверием.
– Ты съела мой обед! – Ее голос был пронзительным до крика. – Это ведь ты сделала, да? Ты съела его! Ты украла мой обед!
– Ты не спустилась поесть! – возразила Трисс, ощетиниваясь. – Я стучала, я пыталась предложить его тебе…
– Я… я расскажу маме и папе! – Пен задыхалась от злости и, казалось, вот-вот взорвется от возмущения.
– Они тебе не поверят. – Трисс не собиралась это говорить. Она подумала об этом, но не собиралась произносить слова вслух. Однако это была правда, и Трисс увидела, как понимание отражается на лице сестры вместе с досадой и яростью.
– Ты думаешь, что можешь делать все, что в голову
Речь идет о старинном телефоне, в котором микрофон приходилось держать одной рукой, а динамик – другой.