Песня кукушки. Фрэнсис Хардинг
так что мы должны позволить тебе есть, сколько ты хочешь, – сказала мать, накладывая Трисс на тарелку пирог с мясом и почками.
Пен стрельнула ядовитым взглядом над своей куда более скромной порцией, но у Трисс и мысли не было с ней делиться. Ей хотелось плакать от облегчения, и мысленно она послала множество благодарностей доктору Меллоузу Какое-то время она была не способна мыслить, погрузившись в радостное, беспомощное, болезненное поглощение пищи. Пирог, картофель, пюре из пастернака, жареный горох, хлеб с маслом, фрукты, варенье, консервированные груши, бананы, консервированные вишни… Но постепенно в этом блаженстве начала ощущаться горькая нотка. Привычное разочарование было как сон. Стоило ей потянуться за добавкой, как тарелка оказывалась пустой. Она смутно осознавала, что на смену пустым тарелкам приносят полные, но это происходило недостаточно быстро, и через некоторое время она с ужасом и тоской обнаружила, что новых порций больше не приносят.
Она уставилась на опустевшие тарелки, тяжело дыша. Что не так? Почему ей перестали приносить еду? Она осмотрелась, обратив внимание, что все звуки стихли и домашние безмолвно наблюдают, как она скребет вилкой по тарелкам в поисках последних крошек или остатков соуса.
– Довольно, Трисс, – ласково сказала мать с легчайшим оттенком паники в голосе. – Достаточно.
Достаточно? Трисс с трудом могла понять, что значит это слово. С тем же успехом ей могли объявить, что воздуха достаточно и пора перестать дышать.
– Но я все еще голодна! – воскликнула она. В ее голове ничего не осталось, кроме этой потребности, и она по-детски разозлилась и испугалась. – Вы сказали, что я могу съесть, сколько захочу! Я еще голодна!
Ее голос прозвучал громче, чем она намеревалась, но почему бы и нет? Она была в отчаянии. И они обещали ей еды вдоволь! Если они ее любят, почему не кормят?
– Дорогая, – ласково произнесла мать дрожащим голосом, – ты уже съела половину погреба. Так что, если только ты не хочешь сухую овсянку или муку…
– Овсянка! Я могла бы съесть кашу. Кашу!
– Нет! – отрезала мать, закрыла глаза и пригладила волосы. – Нет, – добавила она нежнее. – Хватит, Трисс… правда, хватит.
– Ты обещала! – Трисс вскочила на ноги, и из ее горла вырвался жуткий вопль. – Ты обещала, что я могу есть, пока не наемся!
Она чувствовала невероятную злобу, словно ее обманули, спровоцировали дать волю аппетиту, а потом отняли еду. Трисс крепко сжала тарелку в руках, ей казалось, что она вот-вот разобьет ее о стол и будет смотреть, как китайский бело-голубой фарфор разлетится на крошечные кусочки. Почему родители морят ее голодом? Что с ними не так?
– Трисс! – Это голос отца, достаточно резкий, чтобы проникнуть сквозь охватившие ее ярость и отчаяние.
Он никогда так с ней не разговаривал, и его интонация задела ее за живое. Она внезапно осознала, что она творит – стоит у опрокинутого стула, сжимая тарелку побелевшими пальцами. Мать поднесла руку к горлу – знак, что она сильно нервничает. Пен с трудом сдерживает насмешку, ее глаза