Признание в любви (сборник). Коллектив авторов
наших печь,
Пускай горит, как в деревенской бане!
Горячий воздух снова будет жечь,
Любовью, проливаясь в «поле брани».
Свеча
Горит, горит огонь моей свечи,
Объятья рук, как плен волшебных чар.
Ответь на поцелуй мой, не молчи!
Душа пылает, мечется пожар.
Огонь любви взметнёт на небеса
И путеводной станет нам звездой.
Лети наш чёлн, расправив паруса,
По морю страсти в дымке золотой.
И вот они – волшебные ключи
От шалаша, где ждёт нас светлый рай!
Трепещет пламя у моей свечи
И наше счастье льётся через край.
Любовь с тобой мы выпили до дна.
В истоме сладкой наступил рассвет.
Осталась вера… может быть, она
Надежду даст на много-много лет?
Погас огонь, сидим мы визави,
Нас отпустили чары колдовства.
Остался свет моей большой любви,
Как символ неземного торжества.
Вера Дмитриева
Москва
Послезимняя любовь
У фата-морганы-весны
поймешь ли где быль, где обман.
Над городом кружатся сны,
мы думаем – это туман.
В него погрузиться не смей:
ощерит зубастую пасть
крылатый низвергнутый змей,
мечтающий душу украсть.
Иль ангела встретим? Вопрос!
Бурлит послезимняя кровь,
и сердце уходит вразнос,
мы думаем – это любовь.
«Сквозь обманчивый сон…»
Сквозь обманчивый сон
долго плыть кораблю.
Словно выстрел в висок:
«Я тебя не люблю!».
Погружаюсь в любовь,
словно соль в океан.
Растворяюсь и вновь,
неподвластная вам,
ваш нарушу покой,
ведь стихия вольна.
И с моею тоской
солонее волна.
И луной осиян,
то стихает в крови,
то штормит океан
безответной любви.
«Жарко. Душа томиться…»
Жарко. Душа томиться,
словно заварка чая
в чайнике под тряпицей.
Дождик плеснул случайный
на сковородку асфальта –
стало как в бане сыро.
Дней разноцветная смальта
тает в мозаике мира.
Разное время суток,
разное время года,
и разобрать рисунок
может ли кто угодно?
Только с небес взирая,
можно окинуть взглядом
мир без конца, без края,
и увидать… кто рядом.
Любовный треугольник
День вильнул хвостом и был таков.
Притомилось за день Солнце ярое,
уронило голову кудрявую
в мягкие подушки облаков.
Мир без солнца темен и уныл.
Что ему, уснувшему, там грезится?
Может, золотые рожки месяца –
только что родившейся Луны?
Ей еще, улыбчивой, расти,
словно