Сон во сне. Сборник сюрреалистических рассказов. Эмпирика Аттонита
о-осеннему болезненный и как будто более плотный воздух наполнял мои легкие, дышалось всё труднее, и бежать было уже не под силу. Но безотчётный страх, преследующий меня на заплесневелых от вечной сырости улицах, грозя впиться в измождённое тело когтями первых заморозков, не давал мне остановиться.
Безумная гонка ни на миг не желала прекращаться, и воздух делался всё более невыносимым, и пространство всё отчаяннее мне сопротивлялось, мешая двигаться… и жить. Мимо проносились разноцветные раздражающе-яркие фонари, редкие голые стволы деревьев с обрубленными ветвями – деревьев, которые никогда не проснутся, чтобы увидеть солнце; нелепо застывшие в бесцельном стремлении узкие ступенчатые здания с наглухо зарешёченными и несоразмерно маленькими окнами и громадные, бессмысленные, уходящие в непонятную высь ржавые лестницы, не желающие знать о цели своего существования.
Но меня не интересовала эта печальная фантасмагория. Выхваченные боковым зрением отдельные её фрагменты не вызывали никаких эмоций и ни на секунду не задерживались в памяти (ввиду сего обстоятельства я не могу сказать, действительно ли я бегу по кругу, то есть является ли это злополучное место тем самым Пространством, замкнутым в кольцо).
Да, мне не было дела до окружающего мира, ведь перед глазами возникали миражи нереализованных возможностей, и тысячи голосов говорили со мной, и смеялись, и звали, и звенели, и разливались чудесной музыкой, а фантастические образы, принадлежавшие моим незримым собеседникам, существование которых непременно нуждалось в моём участии, манили меня и помогали забыть на время страх, следующий по пятам, и неспособность видеть звёзды, и даже сгущавшийся воздух, которого катастрофически не хватало.
А потом усталость и собственное шумное дыхание напоминали мне о продолжающемся беге, и о погоне, и о воздухе, и о городе, безнадёжно ослепшем от фонарей… как и я. Но если город забыл о ясном ночном небе и уснул, с головой укрывшись одеялом из смога и тумана, то во мне жила ещё память о звёздах, и все мои мысли были только о них. И ничто не могло поколебать мою слепую, беспомощную, но гордую веру в то, что сквозь отравленный дурман, и стиснутые зубы, и световые года мой немой крик доносится до их светящихся сфер.
А между тем мой преследователь, не мешавший мне, однако, оставаться в полном одиночестве, был всё ближе, но когти так и не вонзались в спину, и заморозки решительно отказывались наступать. Стоило остановиться для разнообразия и посмотреть, что будет, – мой разум с этим соглашался, а потом беспомощно разводил руками, потому что страх и бег находились вне его компетенции. Да и к тому же всё это бессмысленно, ведь мне с самого начала было известно, что, даже резко развернувшись и бросившись в объятия гонителя, я не вырвусь из этого порочного круга. Потому что заморозки никогда не наступят, и спящий город будет вечно плесневеть и гнить в осеннем тумане и смоге, отравляя воздух испарениями своей разлагающейся плоти, и болезненно-бледная луна будет без конца лить ядовитый мертвенный свет сквозь прорехи облаков. И бег мой – константа в уравнении состояния этой замкнутой в кольцо вселенной, затерявшейся на окраинах выпавшего из реальности космоса.
Покой – такая же иллюзия, как и время. И пусть происходящее станет моим наказанием. Надеюсь, для искупления достаточно одной вечности и однажды меня простят, пусть даже не подавая виду. И, хоть я этого никогда не узнаю, там, где мне не суждено оказаться, наступит долгожданная зима и далёкие снежинки будут искриться на траурном небосводе.
Мой неизлечимо больной город спит, мой равнодушный мир навеки предан забвению. Я знаю, это моя вина. Ведь, в конце концов, мой долг – быть за всё в ответе.
А звёзды?..
Ad astra
Белым кружевом снегов зябко укуталась мёрзлая безжизненная земля с упокоившимися на ней заледеневшими развалинами облачённого в траур мёртвого города, вцепившегося железобетонной хваткой в чёрную пропасть отчаянно далёкого неба, безмятежно искрящегося россыпью разноцветных звёзд. Безлунная ночь безмолвно взирала на выбивающиеся из-под снега груды серых камней и отчаянно протянутые в небо остовы зданий, равнодушно отмеряя пульсирующие в висках секунды.
В оковах льда застыло бездвижно моё тело, не чувствуя ни холода, ни усталости, распластанное в окружении молчаливых руин с уцелевшими кое-где зарешёченными провалами бездонных окон, и взгляд мой устремлён в одну точку – кроваво-красную, перламутрово переливающуюся звезду, насмешливо уставившуюся прямо в мои неподвижные глаза.
Последний вздох не пришедшего в сознание города застыл на моих губах, боясь сорваться в неизвестность новой вечности, и последняя судорога, исказившая предсмертной мукой его лик, спрятанный под изломами бездыханных заводских труб, продолжается робким биением в моей груди.
Звёзды медленно и плавно шагают по базальтовым плитам опрокинутого над землёй храма, чинно сменяя друг друга во время ночного бдения, не прерывающегося отныне восходом солнца; только кровавое око остаётся на том же