Фельдмаршал в бубенцах. Книга вторая. Нина Ягольницер
она, – убейте его. Даже если у него ничего нет. Просто… убейте.
Полковник на долю секунды замешкался, метнув вопросительный взгляд в доктора, но тот стоял за спинкой кресла, прямой, бледный, что-то судорожно пряча за спиной. И Орсо буднично поклонился:
– Положитесь на меня, ваше сиятельство.
– А теперь… все вон, – сухо отрубила Лазария, – доктор… опиум. Я хочу заснуть…
Бениньо дернулся, будто кукольник спешно подхватил невовремя отложенную марионетку, и отступил в полутьму спальни. Полковник же бесшумно попятился к двери: он знал, что о нем уже забыли.
…У самой лестницы Орсо остановился, с сомнением глядя в черный провал холла, видневшийся внизу. Нужно было взять свечу, так и ноги переломать недолго. Однако ему, давно лишенному всякой впечатлительности, до зуда хотелось убраться из опочивальни герцогини. Она была полна стоячей горьковатой ненависти, такой густой, что ему казалось, его одежда до сих пор пахнет ею, будто чадом сырых дров. Что, ко всем чертям, успело произойти этой ночью?
Постояв на площадке еще немного, полковник ощупью двинулся вниз и свернул к своему кабинету. Заснуть уже все равно не удастся…
Отперев дверь, Орсо зажег шандал и задумчиво отпил воды прямо из стоящего на столе кувшина. Ему все еще было слегка не по себе, но к этому мерзкому ощущению примешивалось легкое удовлетворение: он оказался прав, не доложив герцогине о своем новом наемнике…
***
Вероятно, пришло время сказать несколько слов о полковнике Орсо. Кстати, и в доме Фонци нашлось бы немало желающих узнать хоть что-то о командире охраны. Но, к стыду своему, вынуждена признать, что я сама мало знаю об этом человеке. Мне неизвестно, где прошли его ранние годы, как неизвестно и то, свое ли подлинное имя он носил.
Он появился словно ниоткуда, вынырнув из густой тьмы ненастной ночью далекого 1521-го года. Тощий, оборванный, насквозь промокший мальчишка подошел к лагерю испанской терции, направлявшейся в Милан, занятый французским гарнизоном1. Остановленный часовыми, зябко переступая в холодной грязи босыми ногами, он заявил, что хочет примкнуть к войску. Часовые повеселились над наивным желанием заморыша и, будь ночь сухой и ясной, попросту подали бы мальчугану хлеба и отослали прочь. Но дождь уныло колотил по навесам шатров и повозок, слякоть чавкала под сапогами, а у солдат тоже были сыновья… Словом, бродяге позволили остаться в лагере, накормили, а утром привели к командиру роты.
Капитан Сантьяго, седой и желчный идальго, брезгливо оглядел отрока и велел отослать к чертям, понеже впереди война, и учинять в лагере богадельню нет ни времени, ни лишнего провианту. Но мальчишка вдруг упал на колени, сбивчиво и торопливо умоляя не гнать его прочь. Он сирота, ему некуда идти, но он здоров и вынослив. Он мало ест и не боится работы. Он может ходить за лошадьми, мести лагерь, стирать, помогать кашеварам. Он согласен на все, лишь бы остаться с войском.
Эта горячность озадачила Сантьяго,
Речь идет об Итальянской Четырехлетней войне (1521—1526 гг.), она именовалась Четырехлетней, поскольку 1526 год был посвящен только дипломатическим переговорам.