Не все ли равно, что думают другие?. Ричард Фейнман
вышел прогуляться на улицу. Меня удивляло, что я не чувствую того, что, как мне казалось, должны чувствовать в такой ситуации люди. Возможно, я вел себя глупо. Я не радовался, но и не испытывал жуткого потрясения, возможно, потому, что мы уже давно знали, что это случится.
Это трудно объяснить. Если бы марсианин (предположим, что он может погибнуть только от несчастного случая) прилетел на Землю и увидел эту специфическую расу существ – людей, которые живут приблизительно семьдесят или восемьдесят лет, зная, что смерть неизбежна, – то ему бы показалось, что это, должно быть, ужасная психологическая проблема – жить в таких условиях, зная, что жизнь столь недолговечна. Ну а мы, люди, как-то умудряемся жить вопреки этой проблеме: мы смеемся, мы шутим, мы живем.
Единственная разница для нас с Арлин состояла в том, что вместо пятидесяти лет было пять. Различие всего лишь количественное – психологическая проблема все равно та же. Она могла стать чуть иной, только если бы мы сказали себе: «А другим людям лучше, ведь они могут прожить вместе пятьдесят лет». Но это безумие. Зачем делать себя несчастными, говоря: «Ну почему нам так не повезло? За что Бог с нами такое сотворил? Что мы такое сделали, чтобы это заслужить?» – и прочее в том же духе. И все это – если ты осознаешь реальность и полностью принимаешь ее своим сердцем – бесполезно и бессмысленно. Просто это то, чего никто знать не может. Твоя ситуация – всего лишь жизненная случайность.
Нам было чертовски хорошо вместе.
Я возвратился к ней в палату. Я по-прежнему представлял себе все происходящие физиологические процессы: легкие не дают в кровь достаточного количества кислорода, из-за этого мозг затуманивается, сердце слабеет, а это еще более затрудняет дыхание. Я все ждал какого-то лавинообразного эффекта, когда все разом резко обрушивается в коллапс. Но это не проявилось вообще никак: просто ее сознание потихоньку делалось более туманным, а дыхание постепенно становилось все слабее и слабее, пока не остановилось совсем – но прямо перед этим был один очень слабенький вздох.
Во время обхода зашла медсестра, она подтвердила, что Арлин умерла, и вышла – я хотел немного побыть один. Я посидел там какое-то время, а потом подошел, чтобы поцеловать ее в последний раз.
Я очень удивился, обнаружив, что ее волосы пахнут точно так же. Конечно, если задуматься, не было никаких причин, чтобы волосы за столь короткое время изменили запах. Но для меня это был своего рода шок, ведь в моем сознании только что произошло нечто ужасное – и все же ничего не произошло.
На следующий день я пошел в морг. Парень вручает мне какие-то перстеньки, которые он снял с ее пальцев.
– Вы хотели бы в последний раз посмотреть на жену? – спрашивает он.
– Что… Нет, я не хочу видеть ее, нет! – сказал я. – Я ее уже видел!
– Да, но ее привели в полный порядок, – говорит он.
Этот объект в морге был для меня абсолютно чужим. Приводить в порядок тело, когда в нем уже ничего нет? Я не хотел больше смотреть на Арлин; это бы еще сильнее выбило меня из колеи. Я