Опасный возраст. Соня Фрейм
перехлесты. Разговор оборачивался ссорой, а невинная реплика превращалась в хамство.
– Ты ничего мне о себе не рассказываешь, – с заметной печалью сказала она.
– Потому что у меня ничего не происходит.
– Что же должно произойти, чтобы ты хоть что-то рассказал? Мне иногда кажется, что ты как чужой в своем доме. Вернее… хочешь быть чужим.
Я глядел на ее усталое лицо: она выглядела моложе своих лет. Ей давали тридцать восемь навскидку. Но в чертах было много тяжести. Такое выражение образуется с возрастом от глубоких переживаний, и его уже невозможно спрятать за дежурной мимикой. Стоит только человеку остаться наедине с собой, как все сползает, как краска, и остается лишь одна грустная гримаса.
Мне хотелось обнять ее и попросить прощения за мое безобразное поведение: скрытность, грубость, курение – и за то, что демонстративно отсекал ее от своей жизни. Но на такой шаг я не мог решиться. Истинная трусость – в таких вещах.
– Спроси у меня все что хочешь.
Не это надо было, конечно, сказать. Я словно оказывал какую-то милость.
– У тебя есть девушка? – мигом спросила она.
Я вытаращился, менее всего ожидая услышать такой вопрос.
– Нет.
– А нравится кто-нибудь? – с пристальным взором осведомилась она.
– Нет!
Она поскучнела. Принесли креветки с овощами и рисом. Все дымилось и вкусно пахло.
Мы чокнулись. Она взяла белое вино, мне налили кока-колы по детскому тарифу.
– За тебя.
– И за тебя.
Обед прошел в молчании. Я чувствовал подавленность. Отчего? От неумения выразить лучшие чувства? Что я за человек такой? Мне даже хотелось плакать. Но я давился этими креветками и думал, что сейчас выйду и пойду на ту заброшенную стройку.
– Что будешь делать потом? – словно прочла она мои мысли.
– Погуляю… А ты?
– Я останусь тут.
– Зачем?
– В кино иду.
– Одна?
– Нет.
– А с кем?
– Ну… со знакомым, – с особым значением произнесла она, и у меня отлегло от сердца.
Значит, появился какой-то ухажер. Это радовало. Личной жизни у нее не было, растила она меня одна, но когда кто-то появлялся, она зачем-то давала мне знать и называла их «знакомыми». Я искренне хотел, чтобы один такой знакомый взял ее замуж и она была бы так счастлива, что забыла бы про непутевого меня.
Мы доели. Я как-то чинно поблагодарил ее за обед и оставил в ресторане допивать вино. На всякий случай спрятался за фикусом снаружи и ждал. Мне было важно увидеть, что ухажер и впрямь придет. Так и было. Зашел какой-то мужчина и подсел к ней. В руках у него был нелепый веник.
«Каллы на похороны приносят, дебил», – почему-то желчно подумал я.
Но дальше подсматривать не стал и побрел вниз.
О ней больше думать не хотелось. Я просто надел наушники.
This was never my world, You took the angel away —
I killed myself to make
Everybody pay[1].
Это пел Мэрилин Мэнсон в такт моему сердцебиению.
Я шел к выходу. Внезапно повеяло