Репетиция в пятницу. Анатолий Гладилин
погибели сгибались, памятник ему в каждом городе стоял, да дело прошлое… Теперь лежать ему в каземате в полной безвестности, и так пока не сгниет. А вместе с ним и Василий Иваныч здесь, в дежурке, сгниет заживо. И никакой тебе перспективы, лишь бы до пенсии дотянуть. Одним словом, старлей.
Неделю назад провожали в Москву капитана Сурикова. Суриков на три года моложе Василия Ивановича, в одном отделе начинали. Но Сурикова Москва запросила, а там – дело известное – малость поднатаскают и пошлют в «заграницу», каким-нибудь вторым секретарем посольства, чтоб, значит, капитан мог наблюдать с близкого расстояния, как империализм загнивает, как голые бабы с неба валятся. Правда, Суриков – ничего не скажешь – умен, институт закончил, Евтушенку наизусть шпарит, два языка от корки до корки вызубрил – на ихней фене ботает. После проводов Василий Иваныч на бровях домой дополз. С горя набрался, ибо услышал, как сука Суриков про него, про Василия Иваныча, майору Боровику выразился: «Наш бедный Вася так и умрет старлеем. У него интеллект на уровне мхов и лишайников». Ишь, слова какие выкопал! А товарищ майор, вместо того чтобы поставить капитана на место, лишь поддакнул (а куда Боровику деваться, ведь Суриков в Москву идет, на повышение!): «Жаль Васю. В его возрасте, и всего лишь старший лейтенант – таких надо списывать из армии».
«Голос» залопотал: «Ближний Восток, Киссинджер, режим благоприятной торговли, евреи…» Плюнул Василий Иваныч и выключил радио: надоело, все одно и то же.
В тишине чуть слышно позвякивало оконное стекло, и почувствовал Василий Иваныч, как холодом потянуло. «Это ж я, когда наверх торопился, нижнюю дверь забыл запереть», – сообразил старший лейтенант и вдруг замер.
Снизу раздались шаги.
Кто-то подымался по ступенькам.
«Вот гады, – пронеслось в голове у Василия Иваныча, – из леса подкоп устроили! В каземат проникли. А наружная охрана прошляпила. Погорел майор Боровик».
Старший лейтенант бросился в угол, где был телефон «вертушка», связывающий дежурку с областным управлением. Правая рука лихорадочно нащупывала кобуру…
Стенная дверь чуть скрипнула, Василий Иваныч обернулся и застыл в нелепой позе, и крик застрял в горле, и волосы поднялись дыбом.
Старикан в маршальском мундире стоял в дверном проеме и добродушно щурился из-под густых бровей.
«Подменили! – обожгла Василия Ивановича ужасная догадка. – В мундир артиста вырядили, а Его в подкоп уволокли. Поднять тревогу! Звонить! Задержать, пока не поздно. – Но тут в голову ударила еще более страшная мысль: – А ведь этот… небось слыхал, какое у меня радио играло. Доложит по начальству – и пропал я, совсем пропал! Что же делать?»
Между тем человек в маршальском мундире уверенно прошаркал наискосок по комнате и включил верхний свет. Василий Иваныч издал горлом неопределенный звук – ыык! Без сомнений, то был сам Старикан – уж Василию Иванычу не узнать ли это лицо, ставшее для него, можно сказать, близким и родным!
Старикан,