По любви (сборник). Эдуард Поляков
служить летом.
Никитична, почуяв неладное, заметив растерянность во взгляде старика и обратив внимание на его нежелание с ней разговаривать, решилась позвать его однажды к себе в избу, на борщ и картошку с мясом. А когда Василий пришёл, стала расспрашивать:
– Чего смурной такой, Василёк? Что там, на озере твоём, приключилось?
Василий ворочал ложкой в глубокой глиняной плошке, ловил куски горячей говядины, жевал их с аппетитом, захлёбывая красным жирным бульоном, но молчал.
– Ну, чего молчишь? – не унималась Никитична, держа каравай ржаного хлеба в левой руке, правой ножом нарезала ломти в тарелку и подставляла ему.
Василий поел. Выпрямился за столом. Уставился в одну точку, словно замер.
– Ну, скажи мне, чем тебе у меня плохо? Тепло. Светло. Чисто. Уютно. Что ты, Василий Иваныч, помешался на этом озере?
Василий выслушал хозяйку с полным вниманием. Обдумал сказанное, щёлкнул пальцем по пачке папирос и, выбив оттуда одну, закуривая, заговорил:
– Так ведь и всю Россию можно растоптать и бросить. В один прекрасный день придут враги – и нечем будет крыть. Неужто она, Россия-то, в чём виновата? Мало ей горюшка испытать привелось за много лет, так ещё теперь и эта саранча – толстосумы безголовые, дурачьё богатейное. Такие ни перед чем не остановятся. Им сразу – всё что хочется – вынь да положь. За тем и приехали. За рыбой – рыбу давай. Глуши. Бей. Трави. Стреляй. Гадят только…
Василий взял паузу. Затушил окурок, плюнув на ладонь и макнув его туда. Поднялся. Бросил в печку. Снова присел. Теперь у печи на лавку.
– У меня на озере уточки были. Выводок. В гости ко мне ходили. Утята окрепли. Только становиться им на крыло да лететь в тёплые края. Приехала компания. Встали на стоянку. Достали удочки. И начали забавляться – вместо рыбы уток ловить. Насадили корку хлеба на крючок – в воду бросили. Утята бестолковые по молодости давай хватать да заглатывать. Ручные ведь. Пятерых отловили. Мать потом на другой день утром ко мне с двумя пришла только. Под палаткой прятались. Не знаю теперь, спаслись они или нет. А эти в тот же день «по-соседски» ко мне пришли со связкой. Рыбацкой охотой хвалиться. Мол, гляди, дед, какие мы ухари! И водку суют, чтоб за это я им, значит, утят ощипал да выпотрошил. Баб с ними не было, видишь ли… Их бабы разве управились бы? Нет. Взбзднули бы они по такому делу… – Василий замолчал.
– И ты ощипал? – спросила Никитишна, домывая посуду и вытирая руки белоснежным полотенцем, перекинутым через плечо.
Василий опять закурил. По комнате потянулся сизый дымок.
– И выпотрошил тоже. Они бы всё равно их споганили. Бросили бы в кусты тухнуть где-нибудь у озера. А это ж дичь всё-таки…
– Вот и не пойму я тебя. Где-то ты жалостливый, а где – прямо педант.
– Ты меня не ругай, Никитишна. Я сам себя ругаю. Болит у меня вот здесь. Всё больше и больше болит…
Василий встал со скамейки.
– Ну, спасибо тебе за ужин. Пойду я. Мне ещё плесть сегодня. Зима долгая…
И