Биргетит. Франсуа Мари Делоне
ых нетронутых валунов, по самую макушку вдавленных в песок, вперемешку со свежими булыжниками, сырыми, только что вывернутыми – валялся бурый медведь по имени Биргетит. Лежал он на боку, поджав задние и обхватив мохнатую башку передними лапами, сжимая пульсирующую боль. Двигаться и открывать глаза Биргетит боялся. Вот так, – лёжа у подножия невысокого песчаного обрыва, в который густо впаяны, словно малина в меде, серые зализанные камни; лёжа на узкой песчаной полоске – на берегу непомерно широкой реки, – он пережидал боль и корил себя за странную тягу к сомнительным подвигам. «Правильно старуха говорила, – думал он, – ``Дураком растешь, Биргетитушко. Поучись вон у других, пока не поздно``».
И было чему поучиться! Вот, например, старуха. Она самая мудрая. Она всё знает, все рассказывает. А вот, например, медведь Супремум. Он самый заметливый. Он все приметы замечает. И в лесу, и на болоте, и у реки. Что где лежит, – он враз по приметам отыщет. И мёд, и другие штуки… Без добычи из поиска не приходит Супремум. Постоянно выручает семью. Старуха на него не нарадуется. А медведь Валесница?! Этот хитёр. Он один на один выходит с дикими драться, например. Дикие сильные, крупные, но Валесница обманом их берет. Ухватки особые выдумал, да увертки ложные. А Биргетит что?! Никудышный…
Боль как-будто унялась. Биргетит на пробу шевельнул задними лапами. В башке гулко отозвалось. Терпимо. Он попробовал разлепить глаза. Ласковое вечернее солнышко залетело в щелки, и опять встрепенулась боль, резанула между ушами. Биргетит зажмурился, сжал лапы покрепче и замер. Выступили слёзы.
Эх. Полежать еще надо. Чёрт тебя понёс, Биргетитка, с этого обрыва прыгать, чтоб потом проверять, как обратно залезешь… альпинист… А вот, к примеру, медведь Кан-торо никогда бы не полез на такой обрыв. Он же не дурак. Он так и отвечает всегда, – когда Биргетит его расспрашивает, сможет ли Кан-торо или не сможет какой-нибудь подвиг совершить. «Я же не дурак» – говорит. Хоть и не дурак, а он – самый дерзкий. Он даже к людям ходит. Далеко люди, с месяц туда-сюда, – а ходит. Кан-торо даже один раз приволок винтовку. Так старуха ее назвала. Она про людей много знает, – что у них там и как называется. Вся семья из той винтовки громыхала тогда. Веселились. И по одному грому, и по три зараз. И в небо, и в березу. Только Биргетиту не дали погромыхать. Заряды кончились. Да они и не дали бы, даже если б не кончились. «Перегромыхаешь ещё нас всех тут» – говорили же они, и не давали, пока заряды были. «Как это – перегромыхаешь?!» – удивлялся Биргетит. Он не понимал, – как так надо подумать, что семью вообще можно перегромыхивать. Нельзя перегромыхивать семью. Даже в голове нельзя. Она же – семья. В семье все хорошие: мудрые, дерзкие, хитрые, заметливые… самочки наши – самые красивые… Эх… Один только Биргетит… по обрывам лазит. Проверить, понимаешь, хотел – сможет или не сможет. Проверил?! Ясно теперь? А, Биргетит?
Он открыл глаза. Ничего не болит, все прошло. Встал на все лапы. В голове звенит немного, но это ерунда. Взгляд уже прицельно обшаривал обрыв.
И как это можно было тут сорваться? Как тут вообще можно до верху не докорябаться? Маленький же такой и пологий обрывчик. Может еще раз?
Медведь подошел вплотную к обрывчику, встал на задние лапы, а передними наступил на песочную стену с камнями. Посыпался из под передних лап песок, скрипнули когти по валунам. Сильно пахло мокрым песком и тиной. Биргетит задрал морду к верху и прищурился. Постоял секунду неподвижно, а потом с душой ударил передними лапами в стену, будто лед ломал. И передумал. Отступился. Встал на четыре лапы и пошел себе дальше вдоль берега.
Удобный подъем показался, когда уже начало темнеть. Комары да прочий гнус как раз прибавились. Подойдя к подъему ближе, он уловил людские запахи. Пахло разной одеждой, разными телами, резиной и каким-то противным «маслом или солярой», – так старуха называла похожие запахи.
Хо! Здесь где-то люди! Посмотреть хоть, что за люди такие. А то лишь запахи знает Биргетит, да рассказы старухи помнит. Вживую интереснее, раз случай такой.
Биргетит прилег на песок и прислушался. Никого. Только запахи. Тихонько прошел дальше, увидал на песке следы. Много тут следов. Спускались люди и поднимались. Туда-сюда. И дальше понизу, по песку вдоль воды следы ведут – за поворот.
Медведь помнил, что у людей винтовки, что винтовками громыхают и делают дырки в толстой березе. Он помнил, что люди громыхают в медведей за просто так, если увидят. С людьми надо тихо: их посмотри, а себя не показывай. А еще лучше, как почуял, уходи скорее и не смотри их тоже. Но ведь интересно.
Сначала он пошел низом, по следам за поворот. А там, за поворотом, – ничего не оказалось. Следы сказали, что люди просто походили по берегу, разбороздили весь песок до самой воды и ушли назад, к подъему. Ну ладно, давайте наверху глянем.
Наверху росли кусты. А дальше – лес. И подлесок в том лесу хороший, густой. Подлесок – это вообще медведям хорошо. Ну и от людей помогает. Они ведь тоже умеют ночью видеть. Старуха рассказывала, у людей приборы для глаз есть. Хотя сейчас не очень-то и нужны эти приборы. Луна как полоумная светит.
Биргетит потянул носом. Тут людские запахи гуще, больше понять можно. Хотел было встать и поверху понюхать, да сообразил,