Стена. Сборник рассказов. Сергей Георгиевич Михайлов
поначалу казавшаяся мне кульминацией всей моей научной карьеры, стала как-то незаметно тускнеть, бледнеть, отходить на второй план. Как-то сама собой исчезла былая одержимость, ставшая привычной, неотъемлемой частью моего существа на протяжении многих и многих лет – странное, удивительное умиротворение незаметно нисходило на меня, покой разливался по душе и телу, какая-то новая, неведомая жизнь смутно манила меня, исподволь, ненавязчиво вторгалась в мой внутренний мир.
Это произошло в самом начале октября. Уже неделю, как не переставая моросил мерзкий холодный дождь, внезапно налетавшие порывы осеннего ветра пронизывали насквозь, всё чаще и чаще напоминая о том, что зима уже не за горами. Однако непогода не могла остановить меня в моих изысканиях: если обстоятельства того требовали, я продолжал работать и в ливень, и в град, и в лютую стужу. Тем более, что работа моя подходила к концу. Вот уже несколько месяцев, как я, подобно охотничьему псу, без устали шёл по следу удивительного феномена, с каждым днём открывавшего передо мной свои тайны и сулившего мне ещё один взлёт к вершинам научной славы, – осталось лишь сделать несколько завершающих штрихов, проставить последние точки над «i», проверить несколько спорных моментов моей теории (у меня к тому времени уже появилась собственная теория!) – и тогда я с чистой совестью смогу покинуть этот захудалый, сонно-флегматичный мирок и наконец-то вернуться домой.
Итак, это произошло в самом начале октября. Едва только небо подёрнулось матовой белизной наступающего дня, я уже был на ногах. Накинув на плечи дождевик, вооружившись двумя-тремя приборами, которыми я обычно пользовался в своих исследованиях, я выбрался на свежий воздух. В два счёта миновал жилой массив приютившей меня деревушки и очутился на берегу безымянной извилистой речки, укрытой от посторонних глаз пологим холмом, у самого русла внезапно обрывающегося вниз почти отвесно. Холм был совершенно лыс: ни дерево, ни куст, ни даже сухой пень не разнообразили его ландшафта. Вдоль реки, над самой её поверхностью, стлался куцый туман, порой взбирался на оба берега и даже заползал на гладкую плешь холма. Наверное, вид, открывшийся мне в то утро, вполне достоин был пера живописца, но тогда, в те постепенно исчезающие из памяти дни, я был бесконечно далёк от эстетического восприятия окружающей меня природы. Не до неё мне было, и уж тем более не до её красот. В своей жизни я руководствовался иными ориентирами, куда более прагматичными.
Было тихо, движения воздуха в то утро почти не ощущалось. День не предвещал ничего необычно, да ничего необычного, в привычном понимании этого слова, собственно и не произошло. Просто в облаке тумана, зависшего над голой плешью холма, я внезапно увидел одиноко торчащее дерево. Очертания его были смутными, размытыми, и всё же сквозь холодное влажное марево я сумел различить узловатый ствол и пару голых ветвей, совершенно лишённых признаков листвы. Но не его вид обескуражил меня, а сам факт его появления здесь, на холме, который испокон века не знал