Французов ручей. Дафна Дюморье
вставала когда заблагорассудится – иногда в полдень, иногда в шесть утра, – ела, когда была голодна, ложилась спать, когда чувствовала усталость – днем ли, ночью, – теперь это было все равно. Ее одолевала блаженная, сладкая истома. Она уходила в сад и, растянувшись на траве, подложив руки под голову, часами следила за бабочками, беспечно порхавшими в солнечных лучах и упоенно гонявшимися друг за другом; слушала птиц, которые хлопотливо сновали среди ветвей, озабоченные устройством новых гнезд, словно молодожены, любовно обставляющие свою первую квартирку. Солнце ласково светило с неба; легкие курчавые облака проносились одно за другим; а где-то вдали, за деревьями, в низине, струилась река, к которой она так ни разу и не спустилась – отчасти из-за лени, отчасти из-за того, что времени впереди было еще достаточно. Когда-нибудь ранним утром она обязательно отправится туда, забредет на мелководье, будет шлепать босиком по воде, поднимая тучи брызг, вдыхать сладкий, пронзительный запах речного ила.
Дни шли за днями, восхитительные и нескончаемые. Дети загорели, как цыганята. Генриетта забыла городские привычки и с удовольствием носилась босиком по саду, резвилась, прыгала, словно щенок, играла с Джеймсом в чехарду и, подражая ему, кувыркалась в траве.
Однажды, когда они втроем возились на лужайке и дети, расшалившись, повалили ее в траву и принялись осыпать охапками сорванных маргариток и жимолости, а она, совершенно размякнув и опьянев от солнца, отбивалась от них, не обращая внимания на растрепавшуюся прическу и измятое платье, – Пру, к счастью, уже благополучно скрылась в доме, – с подъездной аллеи неожиданно донесся зловещий цокот копыт. Копыта простучали по двору и стихли. Послышалось дребезжание колокольчика. А еще через несколько минут она увидела Уильяма, идущего к ней по лужайке, а за ним – о боже! – плотного, осанистого мужчину с красным лицом, выпученными глазами и париком, завитым в мелкие букли. Он шел, похлопывая по башмакам тростью с золоченым набалдашником.
– Лорд Годолфин, ваша светлость! – провозгласил Уильям, словно и не замечая вопиющей небрежности ее наряда. Дона вскочила, торопливо одергивая платье и приглаживая волосы, – ах, какая досада, угораздило же его пожаловать в такой неподходящий момент! Гость ошарашенно разглядывал ее. Ничего, так ему и надо, будет знать, как являться без предупреждения.
– Очень рада вас видеть, сударь, – проговорила она, приседая в реверансе.
Он важно поклонился и ничего не ответил. Провожая его в комнаты, Дона мельком взглянула на себя в зеркало: волосы растрепаны, за ухом торчит цветок жимолости. «Ну и пусть, – подумала она, – нарочно не буду ничего поправлять». Они прошли в гостиную и, усевшись на жесткие стулья, молча уставились друг на друга. Лорд Годолфин в замешательстве поднес ко рту золоченый набалдашник и принялся его покусывать.
– Как только я узнал о вашем приезде, сударыня, – наконец выговорил он, – я тут же счел своим долгом – приятным долгом, смею заметить, – нанести вам визит. Мы уже несколько лет не имели счастья