Большие надежды. Чарльз Диккенс
раз, мне было разрешено побродить одному по усадьбе.
Не так уж существенно, открыта или закрыта была в прошлый раз калитка в той ограде, на которую я вскарабкался, чтобы заглянуть в сад. Важно то, что тогда я не заметил никакой калитки, а теперь заметил. Она стояла отворенная, и так как я знал, что Эстелла уже проводила гостей, – когда она вернулась наверх, ключи были у нее в руке, – я вошел в калитку и отправился бродить по саду. Там царило полное запустение, и в старых парниках, где некогда разводили огурцы и дыни, теперь видны были только чахлые всходы сношенных башмаков и шляп, да там и сям тянулась к свету ручка дырявой кастрюли.
Обойдя весь сад и обследовав теплицу, где не оказалось ничего, кроме упавшей наземь виноградной плети и нескольких разбитых бутылок, я очутился в том глухом уголке, на который давеча смотрел из окна. Вполне уверенный, что в доме никого нет, я заглянул в другое окошко и, к величайшему своему изумлению, увидел прямо перед собой бледного молодого джентльмена с красными веками и очень светлыми волосами.
Бледный молодой джентльмен сразу исчез и через мгновение появился со мною рядом. Очевидно, я застиг его за приготовлением уроков, потому что пальцы у него были все в чернилах.
– Ого, приятель! – сказал он.
Зная по опыту, что на такое малозначащее замечание, как «ого», удобнее всего отвечать тем же, я тоже сказал – ого! – из скромности опустив «приятеля».
– Кто тебе отпер калитку? – спросил он.
– Мисс Эстелла.
– Кто тебе позволил забраться в сад?
– Мисс Эстелла.
– Пошли драться, – сказал бледный молодой джентльмен.
Что мне оставалось, как не последовать за ним? Я и потом не раз задавал себе этот вопрос, но что другое мне оставалось? Он говорил так решительно, а я был так удивлен, что пошел за ним следом как завороженный.
– Впрочем, погоди, – сказал он, едва мы прошли несколько шагов. – Надо же дать тебе повод для драки. Вот, получай! – И он вызывающе хлопнул в ладоши, грациозно отвел одну ногу назад, дернул меня за волосы, снова хлопнул в ладоши и, изловчившись, боднул меня головою в живот.
Этот последний, чисто бычий прием показался мне особенно неприятным на сытый желудок, не говоря уже о том, что я, естественно, расценил его как недопустимую вольность. Поэтому я ответил ударом и хотел ударить еще раз, но он сказал: «Ах ты так?» – и стал скакать взад и вперед, изображая какой-то невиданный мною дотоле танец.
– Правила игры! – сказал он. И запрыгал на правой ноге. – Только по правилам! – И запрыгал на левой. – Надо выбрать место и проделать предварительные церемонии. – И он стал изгибаться вперед и назад, а я беспомощно взирал на все его выкрутасы.
Видя, какой он быстрый и ловкий, я в глубине души побаивался его; но и физическое и нравственное ощущение говорило мне, что его светлой шевелюре было совсем не место у меня под ложечкой и что я вправе обидеться на такую навязчивость с его стороны. Вот почему я молча последовал за ним в глубь сада, где две стены образовали угол, скрытый