Атака мертвецов. Тимур Максютов

      Я прижал драгоценный свёрток к груди. Андрей не забыл меня! Даже подарок прислал с оказией. Глаза мои вдруг увлажнились, и я поспешил выскочить из кухни, чтобы не оконфузиться при незнакомце.

      Дверь распахнулась, ворвался папа – в мундире, сияющий погонами. Скупо клюнул меня губами в макушку. Не поздоровавшись, порывисто спросил:

      – Где? Где посыльный от Андрея?

      – Там, – я махнул рукой, – на кухне.

      Отодвинул меня, пошагал по коридору.

      Завизжал стул, гость браво начал:

      – Ваше высокоблагородие, старший унтер-офицер второй роты восточносибирского…

      – Вольно, голубчик. Что Андрей Иванович?

      Дальше я не слушал.

      Взял трость, довольно ловко спустился по лестнице. На улице шумела листва, воробьи купались в луже. Кричал дворник-татарин на мальчишек:

      – У, шайтан, куда забор полез? Вот я околотощному скажу.

      Всё как обычно. Будто этот мир и не знает, что мой брат стал героем.

      Я оглянулся: дворник скрылся в своей берлоге.

      Отодвинул скрипнувшую доску, забрался под голубятню. Здесь был полумрак, голубиные пёрышки везде, терпко пахло птичьим помётом. Сел на шершавую доску, положил подарок Андрея в пятно солнечного света.

      Потрогал дрожащими пальцами гладкий шёлк и принялся раздирать тугой узел.

      Там оказался небольшой немецкий бинокль, шестикратный, обтянутый чудесно пахнущей чернёной кожей, почти не поцарапанной; медные окуляры чуть тронула зелень, а вместо кожаного ремешка был витой шёлковый шнурок. В свёртке, кроме бинокля, оказалась записка. Как ни был подарок прекрасен, первым делом я развернул листок. Ничего особенного: несколько строк, пожелание успешной сдачи испытаний по окончании первого класса и объяснение, что «цейс» – это трофей, взятый с боем у боксёрского начальника; а принадлежал ранее, видимо, какому-то несчастному немецкому коммивояжёру, судьба которого незавидна – китайцы расправляются с европейцами жестоко…

      У меня навернулись нечаянные слёзы: брат впервые написал мне письмо и общался уважительно, без цукания.

      Я навсегда запомнил этот день: чириканье воробьёв, клубящиеся в солнечном луче пылинки, кислый запах голубятни. И осознание, что Андрей помнит обо мне. И, быть может, даже скучает.

      Глава пятая

      Январская гроза

      Июль 1902 г., Ревель, Балтийское море