Каменный Пояс. Книга 1. Демидовы. Евгений Александрович Федоров
плечах да руках чуялась сила; по душе Сокол пришелся Демидову. Прохожего человека усадили за стол, накормили, напоили. За угощеньем Акинфка крикнул охмелевшему парню:
– Целуй женку! Будь братом!
– Ой, что ты! – зарделся Сенька.
Дунька повернулась боком, сметила: синие глаза гостя полны светлой радости. Не знала она, злиться или радоваться случаю.
– Целуй… Аль брезгуешь?
Никита покосился на сына, но делать нечего. Гость встал, подошел к молодой хозяйке и опустил голову в нерешительности.
– Что ж ты! – вскинула глаза Дунька и подставила сочные губы. – Раз хозяин велит, гость покориться должен…
Акинфий услышал в голосе женки озорство, но тряхнул головой и подтолкнул парня:
– Ну…
Сенька Сокол трижды поцеловал хозяйку. На вид поцелуи казались постными, но в последний раз взволновалась Дунька, словно молнией обожгло ей кровь. «Неужели?» – спросила себя и тут же, отогнав догадку, озорно сказала:
– Варнак, хороших баб толком целовать не умеешь! Поглядим, как-то в работе будешь. – Она вышла из горницы.
– Ты, душа-человек, пей, – хлопнул Никита гостя по плечу. – Пей, дух из тебя вон! Никуда ты не пойдешь больше – работы и у нас край непочатый, а руки у тебя крепкие.
– Эту пестрядину да рвань брось, – Акинфка рванул гостя за портки, – мы тебя добро оденем. Знай работай только!
От сытой пищи и от вина гость охмелел. Сулея на столе качалась, огни в лампадах расплылись; гость тряхнул головой, но пьяный морок не отходил. Парень облокотился о дубовый стол, положил курчавую голову на широкую ладонь и, раскачиваясь, запел лихую песню. Голос его был легкий и ладный, за душу брал. Дунька в стряпной посуду мыла, шелохнулась от песни; и опять по телу пробежал огонь… «Пригож, и певун притом. Ух, кручина моя», – перевела дух молодая женка.
Сенька не заметил, как сбоку подсел юркий человечишка со слезившимися глазами. Волосы его, густо смазанные квасом, блестели; у человечишки личико с кулак, хитрое, за ухом очиненное гусиное перо. Откуда только и чернильница медная на столе взялась…
– Я, брат, ярыжка, кличут меня Кобылкой, – давай чокнемся да выпьем. – Он протянул чарку. Чокнулись, выпили. Кобылка взял из миски хрусткий огурчик, откусил.
– Гляди, до чего ты по нутру пришелся нам, не отпустим тебя, да и только. А для крепости службы хозяину грамотку напишем, так… Ты слушай, а я настрочу…
Ярыжка извлек бумажный лист, выдернул из-за уха гусиное перо, обмакнул и стал писать:
«Быть по сей записи и впредь за хозяином своим во рабочих крепку, жить, где мой хозяин Никита Демидов укажет, с того участку никуда не сойти, жить на заводе вечно и никуда не сбежать».
Глава шестая
В ту пору, когда Акинфий плыл с работными людьми по Каме, из дикой степи в Тулу пришла весна. Расцвели розовым цветом яблони, загудели пчелы, ветер приносил из садов томящие, сладкие запахи. Буйно прошумела первая гроза, отгремел гром, по оврагам с гомоном стекали обильные воды, хорошо пахло тополем. Из-за омытых садов вечерами вставал ущербленный месяц, и тогда все – городище, сады,