Бунин, Дзержинский и Я. Элла Матонина
простые столы и стулья, стекло бокалов и иллюминаторов. Такой вполне можно было встретить, например, в Мюнхене, Берлине, в Праге и в Милане. И тут показалось Санину, что он вполне проник в замысел декораторов, оформлявших все на этом огромном лайнере: пассажир должен чувствовать себя уверенно, как на земле. И только огромный ресторан со стеклянными стенами должен поразить воображение океанским раздольем и величием!
Александр Акимович пришел немного раньше назначенного срока. Посетителей в баре было немного. Выбрав себе удобный столик в дальнем углу зала, Санин договорился с официантом о том, чтобы счет был подан ему. Павел Денисович появился точно в обусловленное время.
– Пивом сегодня угощаю я, – предложил Санин. – Какое пьете – темное, светлое?
– Что ж, спасибо, – просто согласился дипломат. – Конечно же, светлое. Темное тяжеловато, не понимаю, почему ему отдают предпочтение дамы.
И тут их вкусы совпали. Санин заказал по бокалу светлого баварского и рыбное ассорти. Когда оба сделали по глотку, он, глядя прямо в глаза своего визави, произнес:
– Откроюсь вам полностью, ничего не тая и не скрывая. Сказать, что я соскучился по Москве, взрастившей меня, давшей мне все – профессию, жену, возможность заниматься любимым делом, – ничего не сказать! Сказать, как я соскучился по русским людям, – ничего не сказать! Почти десять лет я в отрыве от моей благословенной и великой Родины, работаю на Западе, прославляю ее великое искусство, которое бесконечно люблю, которому поклоняюсь. Всякое бывало – болезни, депрессии, но когда сотни людей аплодировали русскому искусству, душа моя ликовала, силушки прибавлялось. Вот сейчас еду в Нью-Йорк, первый русский, который будет там главным режиссером, ставить оперы!
Прохорова буквально захватил горячий поток слов. Он видел перед собой уже далеко не молодого, седеющего человека, напору, темпераменту и горячности которого мог позавидовать и иной тридцатилетний. Если говорить честно, его немало смущали прямой взгляд, стесняла речь и сам Санин со всем этим неожиданным и страстным самовосхвалением, которое и слушать-то было неловко. Хорошо, что в такие моменты на помощь приходил бокал с пивом. О своем Санин, казалось, забыл.
– Но я всем этим счастлив и несчастлив! И сейчас вы поймете почему, дорогой Павел Денисович. Мне очень хочется принять участие в новой жизни моей Родины, очень хочется вслушаться в ее пульс и вновь, как в мои золотые годы в Москве, творить новое в сфере театрального искусства! Я раздираем между жизнью на Западе и моей любовью к Родине. Где бы я ни был, я всегда остаюсь русским, в этом моя гордость и мое счастье! Вы, думаю, знаете, что я не бежал от новой жизни за границу, а уехал законно, с разрешения правительства, чтобы спасти мою больную жену. При той медицинской разрухе, которая царила тогда в Москве, уверяю вас, ее уже не было бы со мной. Сейчас она все еще тяжело больна, но по крайней мере жива, плывет со мной в Америку. Ее жизнь, ее здоровье держат меня, глубоко русского человека, на чужбине, поверьте, дорогой Павел Денисович. Я регулярно визируюсь со всеми документами