Салтычиха. История кровавой барыни. Иван Кондратьев
я тебя понимаю, Тютченька! – ухмыльнулась Салтычиха. – Девочка-то в прыску, ну ты и глазища выпучил, как баран, коего собираются резать.
– Дорот!
– Что за Дорот? Какая я Дорот! Говори просто – Дарья!
– Ну, Дарья… Дарья!
Салтычиха встала.
– А Дарья… так и трогаемся отселева восвояси. Я ведь сюда на час время. Хочу вот эту королевишну писаную, пташку лесную эту, на Москву к себе взять…
– Резон подходящий… – вставил свое словцо Тютченька.
– Дело известное: вам, мужланам, этакой кумач всегда подходящ! – заметила Салтычиха, трогаясь с места.
– Ах, Дорот!.. – воскликнул Тютченька и сделал какую-то странную гримаску, вскользь, из-под бровей снова взглянув на Галину.
Аким, подхватив подушки, завозился у тележки. Полесовщик взял под уздцы верхового коня.
– Ты уж не за мной ли? – спросила у Тютченьки, приближаясь к тележке, Салтычиха.
– Именно, именно за тобой, Дорот, мне надо передать тебе очень-очень нужное дело.
– Так едем. Садись-ка на своего одра. А я вот в тележку свою залезу, в тележке-то мне способно.
Аким помог барыне сесть в тележку и ловко вспрыгнул на козлы. Тютченька вскочил на своего «одра».
– Ну, старый хрыч, – обратилась Салтычиха к Никанору, все еще стоявшему без шапки и с изумленным лицом, – не забудь, что я тебе сказала. На Казанскую чтоб лебедушка твоя была у меня.
– Будет, матушка-барыня, будет. Привезу.
– Да не забудь поучить маленько: неученых мне не надобно. А сама учить начну – может, и не поздоровится. Поучи.
– Поучу, матушка-барыня, поучу, как не поучить! – лепетал почти бессмысленно Никанор.
Тележка тронулась. Рядом с нею загарцевал и «одер» Тютчева.
– Прощай, королевишна! – прохрипела Салтычиха, обернув голову к Галине. – Поторопись ко мне-то… не забудь!
Галина не знала, что отвечать. Она стояла в каком-то забытьи и даже не заметила, как молодой инженер, уловив удобную минуту, послал ей довольно выразительный воздушный поцелуй. Не заметила она и того, как кучер Аким искоса глянул на нее, как бы желая этим взглядом передать что-то для нее необходимое. В душе ее происходил какой-то невообразимый переполох.
Никанор без шапки, насколько доставало его сил, побежал вслед за тележкой, скрылся вместе с нею, но вскоре возвратился усталый, весь в поту.
Галина уже сидела на скамеечке, закрыв лицо руками. Она ждала отца.
– Конец! Всему конец! – произнес Никанор каким-то упавшим голосом.
Галина медленно подняла голову.
– Что смотришь, дочка? Аль не разобрала, в чем дело? Не поняла?
– Не поняла, батюшка, – проговорила медленно Галина.
– А не поняла – тебе же все на голову падет. Горе тебе, дочка, неминучее. Горе тебя ждет, дочка!
– Какое горе?
– Такое! Никогда и ни за что не простит тебе барыня того, что ты сделала.
Галина, помолчав, спокойно произнесла:
– Я и сама теперь так думаю. Не простит.
Отец