Зачем?. Людмила Бержанская
много лет после моего путешествия по Польше. Но до сих пор в душе ужас Освенцима. Перед глазами огромные витрины: в одной – волосы, в другой – очки, в третьей – детская обувь. ЗАЧЕМ? Для чего это делалось? Зачем собиралось? Где можно использовать поломанные очки и стоптанную обувь? Почему не уничтожали вместе с несчастными? Что этим людям доставляло в жизни удовольствие? Чему они радовались? Какой представляли свою дальнейшую жизнь? Хотели ли они детей? Какой представляли их будущую жизнь? Говорят, есть психология убийцы. Но ведь никто не знает, что для человека естественней: состояние агрессии или состояние благодушия.
Помню фотографии тех, кто работал там. Меня потрясло лицо Эльзы Кох. Я никогда не видела таких лиц. У нее нет возраста, у нее нет выражения лица. Нет ни красоты, ни отвращения. Ни-че-го. Но главное – глаза: их нет. То есть, они физически присутствуют, они не слепые, они глядят, но ничего не видят. Не представляла, что бывают люди, у которых нет души. Это видно на фотографии – ее нет. Она не страшная, не ужасная, не отвратительная, не жестокая – ее просто нет! Кто их растил? Кто их воспитывал? Для какой жизни? ЗАЧЕМ? А может, их парализовал ужас за собственную жизнь? Что должно произойти с человеком, чтобы он спокойно вталкивал в печь живую беременную женщину? Для чего становиться врачом? Чтобы стерилизовать женщин без наркоза? Зачем губить в лагерях миллионы? Для скачка развития медицины? Чтобы спасти столько же миллионов? Может, логический ход мыслей гуманней? Даже если он дольше. Где эта грань? Может, после таких экспериментов газовые камеры были простым избавлением? И люди не зря не сопротивлялись? Что нужно делать с ребенком, чтобы он вырос ТАКИМ?
Никакие красоты Кракова и Варшавы, ни музыка тонкого Шопена не могли долгие годы заглушить в моей памяти и душе пережитый там ужас.
…………………………………..………………
– Чего ты замолчала?
– Вспомнила некоторые свои путешествия.
– Куда?
– Вообще-то, все путешествия в прошлое, – ответила я уклончиво.
– Может, в книге о войне стоит упомянуть о справедливости?
– Не знаю. Разве слова “война” и “справедливость” совместимы?
– Понимаешь, слова “жизнь” и “справедливость” очень редко совместимы.
– Ты будешь писать о Сереже Каирове?
– Буду.
– А о Зауре?
– Обязательно. Ведь у них во многом общая судьба.
– Разве у Сережи кто-то остался в Югославии?
– Кого ты имеешь в виду?
– Женщину.
– Не знаю. Этого я не знаю. Он никогда ничего не говорил.
Папа каждый раз, по-моему, с удовольствием рассказывал мне его историю.
Сережа закончил первый курс исторического факультета Харьковского Университета. А папа – второй. Оба попросились добровольцами на фронт. Сережу послали на юг, в сторону Донбасса, а папу – на север, под Москву. 6 сентября 1941 года под Славянском лагерь новобранцев окружили немцы. И мальчики, не сделав ни одного выстрела, стали пленными. Их бросили в вагоны для скота, и повезли в сторону Греции. Сережа знал немецкий язык, поэтому понимал, о чем говорит охрана. На территории Албании, на какой-то технической остановке,