Явления, или То, о чём говорят вполголоса. Виктор Мельников
не хватало на хлеб. – Сдачи, чтоб вернул, – уточнила она. – А то не дотянем – когда аванс дадут?
– Дней через десять, – Эдик потянулся в кресле, выключил телевизор, показывали новости, сладко зевнул (так зевают все, даже те, кто ложится спать, зная, что завтра утром его расстреляют) и добавил: – Кому на Руси жить хорошо – те уже в Лондоне, остальные пока в Кремле, – этими словами он хотел показать невидимому слушателю, не супруге – к подобным вещам она относилась безразлично, что есть другой мир, невидимый, но более важный, он – добро неоспоримое, и в нём существуют, не живут, его жена, друзья и знакомые.
Пространственные речи своего мужа Жанна часто не понимала – зачем усложнять себе жизнь, если и так не всё просто. Суббота всегда была для неё самым утомительным днём. Эдик обычно бездельничал, уткнувшись в экран телевизора, а ей приходилось стирать, делать уборку, готовить. Среди всех этих дел она стремилась найти часок-другой, чтобы передохнуть, потому что вечером мужу захочется её оседлать. Именно оседлать! Действительно, уставшая и не отдохнувшая, Жанна часто чувствовала себя в постели ездовой лошадью – какое там удовольствие от секса, или любви. И то, и другое понятие уже через год после замужества слились для неё воедино. В супружеской постели, а это алтарь супружества, кто-то один должен приносить себя в жертву, но жертвой всегда становилась Жанна. Так ей казалось.
– Ворона ты разнокрылая – вот кто ты, Эдя. Попроси у начальника, чтобы раньше выдал, не дотянем, сам знаешь.
– Да как же я попрошу – всё равно откажут! Унижаться, что ли?!! Хрен! – сказал Эдик и показал дулю жене, вообразив её, видимо, своим непосредственным начальником.
– Ты мне дули не крути, я не резиновая, чтобы тянуться, вытягивать семейный бюджет – мне обещают зарплату ещё позже, страшно представить. И, пожалуйста, без фокусов, без пива твоего. Всю сдачу вернёшь в кошелёк. Понял?
– Ой, не веришь ты мужу, не доверяешь, сколько уже – четырнадцать лет! Вот сама и иди.
– А ты картошки пожаришь, да? За всё это время никакой помощи от тебя. Как и зарплаты. Дура, что живу с тобой! На меня до сих пор мужики заглядываются, – Жанна подошла к зеркалу, приподняла халат, чтобы самой оценить красоту своих ног. – Не ценишь ты жену свою, надоела я тебе, опостылела, наверное.
Эдик глубоко вздохнул, поднялся со своего насиженного места, подошёл к супруге, обнял за талию, небрежно поцеловал в щёку (у Жанны создавалось такое впечатление, когда он так её обнимал, что Эдик хочет сообщить ей своими грубыми средствами немого животного что-то серьёзное), сказал:
– Сила часто в том и заключается, дорогая, что надо поддаться. Иду я, иду. Не ругайся, ага? – слово «дорогая» Эдик нарочито выделил. Дал понять, мол, с годами ничего не меняется, ценности остаются прежними. Ему не легче.
Он вышел из дому. Пляжные тапочки, засаленные шорты, порванная футболка – домашний вариант: магазин находился в двух шагах. Сел на лавочку возле подъезда, закурил. На улице царил непереносимый зной, хотя было почти восемь вечера; солнце шло на закат, жаром дышал асфальт, как больной с высокой температурой –