Караван в Хиву. Владимир Буртовой
беглые, не имеющие еще казачьего звания.
Прошло некоторое время, и сторожевые казаки у дверей войсковой канцелярии расступились. На крыльцо с резными столбиками вышел атаман – дюжий в плечах и в поясе казачина с густыми пшеничными усами. В правой руке – насека, а левой опирался на темляк богатой, в серебряных ножнах, сабли. Малиновый кафтан по крутому животу туго перетянут широким желтым кушаком, за который засунут дорогой пистоль с рукояткой из белой слоновой кости. Кафтан на груди не застегнут, из-под него виден лазоревый шелковый бешмет и голубая рубаха.
Вокруг атамана кучились пестро одетые старшины, а чуть в стороне степенно встал Рукавкин. Рядом с ним величался своим ростом и важным поручением Петр Чучалов, одетый в новый синий плащ, придерживая длинную тяжелую шпагу, которая так мешала свободно ходить.
Бородин поднял над головой резную с украшениями насеку. Войсковой Круг стих и снял шапки. И атаман снял свою, положил у ног, а на шапку бережно, чтобы ненароком не скатилась на землю, примостил насеку. После этого степенно поклонился Кругу на все четыре стороны и зычным басом заговорил:
– Послушайте, братцы сотники, хорунжие, урядники, капралы и доблестные казаки! Волей государыни нашей императрицы Елисаветы Петровны отправляется в Хорезмскую землю караван, при котором купеческим старшиной идет самарянин Данила Рукавкин, а посланцем от господина губернатора Неплюева назначен Петр Чучалов.
Данила, с любопытством всматриваясь в лица казаков, всегда буйных, а теперь таких смирных и послушных атаманскому слову, сделал шаг вперед и по примеру атамана Бородина отбил поклоны на все четыре стороны. Войско шумно приветствовало его. Чучалов ограничился снятием треуголки и легким кивком головы.
Атаман снова обратился к Кругу:
– Они идут в богом проклятую Хиву, где под российскими знаменами сложили удалые головы наши братья-казаки. Много воды утекло с тех пор из родимого Яика-Горыныча в седой Каспий, но жива в нашем сердце неотомщенная рана, кровоточит и по сей день!
Войсковой Круг откликнулся глухим ропотом, словно морская волна с упомянутого Каспия забурлила пенным гребнем и долго убегала назад, с каждой верстой теряя силу. Над головами казаков там и тут засверкали обнаженные сабли. Чей-то требовательный голос докатился до крыльца войсковой канцелярии:
– Давно пора воздать хивинцам за их злодейство!
Атаман поднял руку, и Круг постепенно затих.
– Другие времена пришли, братья! И говорить нам надо не о мщении, а о том, как возвернуть на Яик тех, кто и по сию пору томится в басурманской неволе! – Бородин умолк, скорбно склонил голову на лазурь шелкового бешмета, будто и за тысячу верст ему видны измученные под чужим солнцем лица братьев по крови и оружию.
– Тяжкое лихо терпят наши собратья в Хорезмской земле, – продолжал говорить атаман с грустью и гневом на лице. – Знаем мы об этом по рассказам Григория Кононова. Вот он, лунь седой, среди