Рябиновые бусы. Марина Валерьевна Данилова

      Среди глухих сибирских лесов раскинулось село Никольское. Название свое оно получило от Никольской церкви – храма во имя святого Николая Чудотворца. После Октябрьской революции власть сменилась, а церковь, как ни странно, уцелела. Летом село утопало в зарослях буйно разросшегося можжевельника. Весной из палисадников тянуло пахучим дурманом черемухи. А осенью у крылечек домов смиренно склоняла свои ветки терпкая пурпурная рябина.

      Неширокие улочки села были разбросаны как попало, и, теряясь за крутыми пригорками, выходили большей своей частью к маленькой речушке Серебринке. Вода в ней и вправду была прозрачной, чистой как стеклышко. А осенью, по первому ледку, без труда можно было разглядеть песчаное речное дно…

      * * *

      Шел 1925 год. В Никольском крестьянская семья Платоновых жила не хуже, а может даже и лучше многих других. Платоновы держали двух коров, теленка, поросят, кур и гусей. В доме всегда было свое молоко, сметана, масло, свежанинка на зиму, парная телятина летом. Глава семьи, Никодим Фролыч был мужик видный: могутный, статный, с русыми густыми волосами и небольшой аккуратной окладистой бородкой. Крепкий, закаленный, даже в самые лютые сибирские морозы Никодим ходил в распахнутом полушубке. Хозяин. Крепкий достаток семьи доставался большим трудом.

      Четверых сыновей растили Никодим Фролыч и жена его Евдокия Михайловна: Матвея, Федора, Степана и его, Арсения. Арсений, к тому ж еще и старшим был, потому с двенадцати лет помогал отцу на покосе, трудился в поле, в огороде, словом, работал на земле. По выходным и на большие праздники родители ходили в церковь пока ее не закрыли. Детей не брали, но эти дни всегда казались Арсению какими-то особенными. Он ждал, когда мать с отцом вернутся со службы и вся семья, помолившись в «красном» углу перед иконами, сядет за длинный деревянный стол. Отец выставлял большой пузатый самовар, а мать доставала выпеченные еще с раннего утра пышные румяные пироги и душистые ароматные ватрушки. Ну и мастерица она была по пирогам-то! Уж каких только не напечет: и с капустой, и с картошкой, и с грибами, и с черникой. А сладкие ватрушки с творогом да с малиной! Словом, объедение!

      К шестнадцати годам Арсений вытянулся, раздался в плечах, и, приглаживая непокорные русые вихры, стал ходить по субботам на вечерки да игрища. Гуляла молодежь на крутом косогоре за церквушкой. Девки и парни пели песни, шелухали семечки и выходили плясать на круг. Бывало, до первых петухов проторчит там Арсений, заявится домой, заберется на сеновал, упадет на душистое сено, только забудется сторожким сном, а мать тут как тут, уж будит его на сенокос.

      Многие девчата заглядывались на рослого, статного Арсения, но он, не отказывая в танце никому, потом вежливо провожал до дома и степенно откланивался. Только одна девушка никогда не подходила к Арсению и не зазывала его на круг. Это была Василиса, дочка вдового мужика Егора Красавина. Да и Арсений редко смотрел в ее сторону, но однажды, ради спора, подошел, приглашая на круг и ее. Когда она вскинула на него глаза, Арсений понял: «Пропал!» Глаза у девушки были огромные, синие, нет, не просто синие: васильково-родниковые! Они так словно и затягивали в какой-то зыбкий бездонный омут. Будто испугавшись чего-то, Василиса скромно потупила взгляд, и, немного помедлив, нерешительно вышла на круг…

      С этого дня Арсений ходил словно хмельной. С ним еще никогда такого не бывало. Он ел, спал, работал, помогал отцу, о чем-то разговаривал с братьями, но эти васильково-родниковые глаза не давали ему покоя. Он помнил о них всегда. Они словно звали, манили его куда-то. Арсений больше не ходил на вечёрки. Они с Василисой встречались у двух развесистых берез, там, за косогором, за церквушкой. А дальше, взявшись за руки, просто шли и шли, порой не замечая ничего вокруг… Их