Дикий бег Югурты. Виктор Иванович Миронов
это, до того напряжённо он слушал тишину. Не доносится ли звук предупреждающий, что пана Тейя и шаги её спешат к нему с вечной приязнью бессмертной. Для большего удобства он снял с окна ставню. В безбрежном лунном океане струились холодные потоки лучезарной луны. Расплескавшись по стенам зданий, они просачивались в промежности каменного лабиринта улиц, образуя на мощённых дорожках лужицы света. Таких световых пятен за окном было много и эти пятна украшали мрак, окружавший палату Пан Ти Капища, которое человеческое воображение населяло всевозможными живыми и мёртвыми существами всех известных бессмертных форм, грозных и нежных, таинственных и просто уродливых. Был он и достаточно храбр, неистов и был знающий в искусстве убийства. Ему по душе был азарт сражения, но он совершенно не выносил мёртвых, не выносил их потухших глаз и их окоченевших тел, он не выносил неестественно сморщенные распухшие тела. Этот человек чувствовал к трупам антипатию, его неприязнь была вызвана обострённой чувствительностью, его сильно развитое чувство красоты отторгало всё отвратительное. Он не в состоянии был смотреть на мёртвое тело без горечи, к которому примешивался оттенок злости и ненависти. В смерти нет живописности, нет мягкости, нет торжества, но мёртвое тело благоговейно называли величием смерти и это понятие являлось бессмертием. Ему, пребывающему ночью при лампе, привычным было дело рождать в одиночестве диковинный мир, в котором обычный предмет обретал совершенно иной облик. Он и предмет смыкались теснее, точно прижимаясь друг к другу. Этот предмет был полон едва слышного, леденящего кровь шёпота умершего звука, какой нигде не услышишь, то был звук шуршания губ по потёртому женскому черепу и то был шорох схожий с шуршанием опадавшей листвы: звук этот – без названия, форма его – без содержания. В звуке – перемещение в пространстве, хотя ничего не движется; в звуке – движение, хотя ничто не меняет места. Здесь фанатик солнца соприкасается с лунным бликом в любовной истоме.
– Лили спасётся, – шептали его губы, патетический характер его слов выражал трагический и виновный тон, – нестрашна будет её зима… Вновь будут волноваться ветры… Тебя, нуждающуюся в друзьях, заставляют страдать… Ужасна зависть в любви… Зависть, как разбойница, породила ревность… Тяжбы твои ужасны.
Здесь уместно обратиться к культу отрубленной головы, столь широкораспространённому в древней Европе. Саки хранили их, как величайшую драгоценность, не соглашаясь уступить эти черепа ни за какое вознаграждение. У них есть множество упоминаний об обычае отрубать голову у поверженного врага: не сделавший этого покрывал себя позором. В стенах жилищ имелись даже специальные ниши для хранения черепов. Связывали черепа с представлением о «жизненной силе», с исчезновением, которой «телесная жизнь» человека прерывалась. Средоточием жизни считалась голова и только отделив её от туловища, можно было надеяться иметь её и владеть ею, как собственной. Иными словами, душа – «жизненная сила», в отличие от души – «тень», души – «образ» и души – «дыхание», мыслилась вечной, причём смысловое значение «душа» нельзя понимать буквально.
Близко от Алорка, так звали Великого Писаря, находился бдительный и внимательный